Роман Орлов - Весы Лингамены

— Вот только шанс, что зерно осознавания проклюнется в них, ничтожно мал. Хотя, успешное завершение Эксперимента, похоже, ещё менее вероятно. Но я же кармик! Раз цепочка событий привела именно к этой последовательности проявлений реальности, значит так нужно, и она единственно верная. Было бы по-иному, не сидеть бы нам пятьдесят лет под Колпаком Неймара. И не предаваться абстрактным рассуждениям… Хотя, это уже фатум какой-то выходит. Ведь человек — вовсе не раб этих бесконечных последовательностей; не раб, но творец их. И кто скажет, где именно нужно вставить новую веху на этом полотне бледнолицей страдалицы Вечности? — Наланда вдруг поднялась и уверенно посмотрела в сторону дома. — Всегда находится тысяча, плывущая по течению и не оставляющая следов. И всегда есть один, кто жаждет перемен, кто врывается в эту стоячую заводь инерции на колеснице Прометея, путая следы и обходя ловушки обыденности, цепляя багром причинности мутный ил зашоренности, оставляя за кормой своей лодки расходящееся цунами познания…

Так для чего же были все эти века развития науки и культуры, поднявшиеся над океанами пролитой сгоряча крови, и зачем учёные восходили на костры, а художники создавали свои бессмертные полотна, куда и почему вели они человечество? Уж не затем ли, чтобы в один прекрасный день засадить кучку восторженных неофитов под Колпак Неймара — высочайшее достижение человечества — и доказывать на живом примере существование кармы?

— В прошлый раз ты говорил нам, что кармопроцент в июне изменился в негативную для нас сторону, — говорил Штольц, обращаясь к Гелугвию на собрании в нашей рабочей комнате. — Затем вечер имел несколько сумбурное продолжение, и мы так и не узнали подробностей.

— Да, — отвечал Гелугвий с весьма постным выражением лица. — Вынужден сообщить, что было, как известно 55%, а стало вдруг 45%. Прямо вот второго июня утром это и узнал, как только сюда пришёл. При этом, как я вчера говорил, наши приборы не засекли никаких видимых изменений внутри.

— Но позвольте, — встрепенулась Дарима, — как же они тогда считают? Это парадокс какой-то: изменений нет, а процент скакнул аж на десять единиц!

— Ну, считают всё же машины, а приборы измеряют, — мягко поправил Штольм. — Давайте разбираться.

— Первого июня, говоришь, — негромко сказал я, — что ж, давайте найдем, что там есть на эту дату.

Штольм, не теряя времени уже запросил данные на этот странный день. Все мы с волнением уставились в монитор в круглом столе. На экране потекли вполне обычные блок-схемы, кружочки и стрелочки. Первое июня. 1 час ночи, 2 часа… 5 часов… 8 часов утра. Стоп. Экран почернел, схемы исчезли. 8—01, 8—05… 8—30… 8—45… 9—05. На экране отображается только время, больше ничего. Гелугвий вопросительно уставился на окружающих и тихо проговорил:

— Чтобы мы что-то пропустили — слишком маловероятно. Один человек ещё может ошибиться, но мы следим за этими данными втроём.

— Да, именно так. Как же это произошло? — озвучил я то, что было у всех на уме.

— А мы ничего и не пропускали, — откликнулся первым Штольц. — Нас просто здесь не было в это время. Некоторые, вероятно, любят поспать до полудня. Утренний сон — он сладкий самый! — Штольм подмигнул всем и продолжил крутить вперёд историю наблюдений.

9—10… 9—25… 9—30… чёрный доселе экран вдруг ожил.

— 9—36, — озвучил происходящее Гелугвий. — На первый взгляд появились обычные схемы…

— Процент скакнул! — выпалили мы со Штольмом почти одновременно.

На экране вместо завсегдашних пятидесяти пяти красовались довольно скромные для ИКИППСа пятьдесят два процента.

— Скажите, а мыслеизмерителей в вашем хозяйстве не водится? — спросила вдруг Дарима, и все удивлённо воззрились на неё. — То есть, я хотела уточнить: а измерители ваши ведь мысли читать не умеют, так? Или они видят намерения человека?

Не дожидаясь ответа, Дарима ответила сама себе:

— Не умеют, не могут они это, даже не говорите мне обратное. Ну и как же при тех же схемах, что и всегда, процент вдруг резко меняется, да еще не в «нашу» сторону?

— Погодите, — встрял я, — Гелугвий говорил про 45%, а тут ведь 52%!

— Вот именно! — невесело декламировал Гелугвий и поднял указательный палец вверх. — Смещаемся дальше.

Мы медленно прокручивали историю наблюдений. Словно подчиняясь неведомой, неотвратимой воле рока, процент неуклонно падал, изредка взлетая на пол-единицы, но потом опускаясь всё дальше. К концу отчёта за первое июня на экране уже красовалась цифра 49,5%.

— График изменения кармопроцента напоминает чью-то мучительную внутреннюю борьбу, — задумчиво проговорила Дарима и облокотилась на стол. — Словно маятник колеблется, каждый раз увеличивая амплитуду, раскачиваясь всё сильнее, будто решаясь на что-то… То вверх, то вниз. А монитор словно отображает нам данные не за тот день, всё тихо и спокойно. Как в Багдаде 9 9 Древний ближневосточный город. История происхождения этой фразы ныне утеряна. !

Мы молча кивнули нашему советнику и снова продолжили напряжённо вглядываться в экран. Гелугвий медленно перематывал записи вперёд. 21—50, 22—00, 23—00. Наконец, началось второе июня. 3—45… 5—00… Медленно, как в переполненной, душной каморке текли секунды, переплавляя свою дешёвенькую сущность на чуть более весомые для людей, но всё столь же незаметные для вечности минуты. 8—00… 8—05. Стоп! Снова чёрный экран. Я невольно бросил взгляд на часы на стене комнаты — сегодня пятое июня, 11 утра.

— А вот и вторая дырка, — пробормотал Штольц. — Что там дальше?

Мы не очень удивились, увидев схожую с только что просмотренным днём картину. 9—45. Экран вспыхивает изображением с давно знакомыми очертаниями схем. Но четыре пары глаз одновременно устремляют взгляд в левый верхний угол монитора. Процент. Сейчас важен только он. Схемы подождут.

— Сорок пять процентов! — выпалил первым Гелугвий. — Невероятно!

Да, на экране увесисто красовалась цифра «45» со значком процента. Она жгла глаза и клеймом отпечатывалась в застенках сознания. Разум просто отказывался верить в то, что сообщал ему зрительный орган. Но это было реальностью.

— А схемы… — продолжил взволнованно комментировать Штольц, — схемы опять совершенно не изменились!

— Что-то очень серьёзное произошло там за этот час, — сказал я. — Но не могу понять, почему именно в это время отключались измерители?

— Наверно, нервы не выдержали, — пошутил Штольм.

— Да ещё два дня кряду, — добавил Гелугвий без улыбки.

Штольм встал, и, заложив руки за спину, неспешно проследовал к окну.

— Моя первая версия, — проговорил он оттуда, — это сбой аппаратной части.

— Но система управления измерителями не зафиксировала никаких внештатных ситуаций. Они просто не работали, — парировал Гелугвий.