Роберт Хайнлайн - Кот, который ходил сквозь стены [litres]

– Пассажиры пристегнуты, – доложила Хейзел.

– Мостик! Готовность к старту.

– Старт, – ответила Лаз.

Внезапно мы оказались в небе, лишившись веса. Пиксель заметался, и я обхватил его обеими руками. Думаю, его застигла врасплох невесомость… но как он это понял? Он с самого начала ничего не весил.

По правому борту виднелась Земля – судя по всему, в полной фазе, хотя с такого близкого расстояния я не мог разглядеть как следует. Мы находились над центральной частью Северной Америки, из чего следовало, что Лаз была весьма опытным пилотом. При вращении по обычной двадцатичетырехчасовой орбите, параллельной земному экватору, мы оказались бы над экватором на девяноста градусах западной долготы, то есть над Галапагосскими островами. Я предположил, что она выбрала орбиту с наклонением примерно в сорок градусов, чтобы оказаться над целью в десять ноль-ноль по времени корабля, и решил проверить это позднее, если появится возможность заглянуть в бортовой журнал.

(Ни один пилот не в силах избавиться от желания прочитать маневры другого пилота – это профессиональная болезнь. Прошу прощения.)

Потом мы вдруг очутились в атмосфере, в мгновение ока снизившись на тридцать шесть тысяч километров. Гэй развернула крылья, Кас наклонил ее нос, затем выровнял, и мы вновь обрели вес при земной силе тяжести, что совсем уже не понравилось Пикселю. Хейзел забрала у меня Пикселя, и тот затих, – вероятно, у нее на руках он чувствовал себя безопаснее.

Когда крылья Гэй сложены для полета со сверхзвуковой скоростью – единственное положение, в котором я ее видел, – она состоит в основном из фюзеляжа. Когда крылья развернуты, появляется огромная несущая поверхность, и Гэй прекрасно планирует. Мы летели на высоте около километра, над сельской местностью, в ясный летний день – лишь небольшие кучевые облачка на горизонте. Чудесно! В такой день снова ощущаешь себя молодым…

– Надеюсь, перемещение не слишком вас побеспокоило, – сказал Кас. – Если бы я позволил Гэй делать все, что вздумается, она бы опустила нас на землю одним прыжком. Она нервничает из-за угрозы огня противовоздушной обороны.

– Я вовсе не нервничаю, а лишь соблюдаю разумную осторожность.

– Само собой, Гэй. У нее есть все основания соблюдать осторожность. В предупреждении для пилотов говорится, что на этой планете, на данной временнóй линии, в данном году следует предполагать наличие средств ПВО вокруг всех крупных и средних городов. Поэтому Гэй проскочила ниже зоны действий радаров ПВО…

– Надейся-надейся, – заявила машина.

– …и мы появимся на радарах управления воздушным движением как простой дозвуковой частный самолет. Если тут есть такие радары. Там, где мы летим сейчас, их нет.

– Оптимист, – фыркнула машина.

– Хватит жаловаться. Видишь место для посадки?

– Уже давно. Если перестанешь трепаться попусту и дашь мне разрешение, я сяду.

– Действуй, Гэй.

– Хейзел, – сказал я, – я рассчитывал познакомиться со своей новой дочерью, Вайоминг.

– Не бойся, дорогой, она даже не узнает, что мы куда-то уезжали. Приходится делать так, пока ребенок не повзрослеет и не поймет.

– Может, она и не узнает, зато я буду знать. Я разочарован. Ладно, отложим.

Пейзаж снова мигнул, и мы оказались на земле.

– Пожалуйста, не забывайте свои вещи в кармашках впередистоящих кресел, – сказал Кас.

Когда мы выбрались из корабля и отошли подальше, Гэй-Плутовка исчезла. Я стал пристально смотреть в ту часть пространства, которую она только что занимала. В двухстах метрах от нас виднелся дом моего дяди Джока.

– Хейзел, что говорила Дора насчет даты?

– Вторник, первое июля две тысячи сто семьдесят седьмого года.

– Мне тоже так показалось. Но я поразмыслил и решил, что, видимо, ошибся. А теперь вижу, что она не обманывала: сейчас действительно семьдесят седьмой год. Мы переместились в прошлое на одиннадцать лет. Любовь моя, этот ветхий амбар стоит там, где мы приземлились в прошлую субботу, три дня назад. Ты катила меня от него к дому в инвалидном кресле Эзры. Милая, амбар, который мы видим, снесли много лет назад – это лишь его призрак. Плохо дело.

– Не пугайся. Ричард. При прыжках во времени всегда чувствуешь себя так, особенно когда впервые имеешь дело с петлей.

– Я уже прожил две тысячи сто семьдесят седьмой год! Мне не нравятся парадоксы.

– Ричард, относись к этому месту и времени так же, как к любому другому. Никто больше не заметит парадокса, так что и ты не обращай внимания. Шанс быть узнанным, когда ты живешь парадоксально, равен нулю для любой эпохи за пределами твоей обычной продолжительности жизни… но даже если ты окажешься достаточно близко к своему времени, он все равно составляет один на миллион. Ты ведь покинул эти края совсем молодым?

– Мне было семнадцать. В две тысячи сто пятидесятом.

– Тогда забудь. Никто тебя не узнает.

– Дядя Джок точно узнает. Я много раз навещал его, хотя все это было довольно давно – не считая нашего краткого визита три дня назад.

– Он не вспомнит о нашем визите три дня назад…

– Гм… не вспомнит? Конечно, ему сто шестнадцать, или будет столько через одиннадцать лет. Но старческим слабоумием он не страдает.

– Ты прав, дядя Джок точно не страдает старческим слабоумием. И привык к временн ы м петлям. Как ты уже догадался, он служит в Корпусе и занимает достаточно высокую должность. Собственно, он – главный смотритель базы в Северной Америке на временнóй линии номер три. Прошлой ночью ШКВ эвакуировали именно на эту базу. Разве ты не понял?

– Хейзел, я вообще мало что соображаю. Двадцать минут назад я сидел в нашей каюте – а Дора стояла на поверхности Терциуса, или, по крайней мере, мне так казалось, – и пытался решить, выпить ли еще чашечку или снова затащить тебя в постель. С тех пор я только несусь сломя голову, пытаясь догнать свою собственную путаницу. Я всего лишь старый солдат и безобидный писака. Я не привык к таким приключениям. Ладно, пошли. Познакомлю тебя с моей тетей Сисси.

Гэй села прямо напротив дороги, которая вела к дому дяди Джока. Мы пошли по ней – я тащил пакеты, помахивая тростью, Хейзел несла свою сумочку и котенка. Несколько лет назад дядя Джок окружил свою ферму забором, куда более прочным, чем обычная айовская ограда в те времена. Забора еще не было, когда я покинул дом и завербовался в армию в две тысячи сто пятидесятом, но он уже стоял, когда я навещал дядю в… две тысячи сто шестьдесят первом? Примерно так.

Забор был сделан из тяжелой стальной сетки двухметровой высоты, поверх которой тянулась колючая проволока в шесть рядов. Вероятно, проволоку добавили позже – я ее не помнил.

За сеткой виднелись медные провода с керамическими изоляторами. Через каждые двадцать метров висели таблички: