Юлий Буркин - Королева белых слоников (сборник)

– Ладно, я больше никогда не буду вам мешать.

И, изо всех сил, держа нож двумя руками, ударил им себя в живот. Я убивал безысходность и беспросветность ситуации. Лезвие погрузилось полностью. Я замер. Я понял, что убил себя, и тут же понял, что умирать-то я вовсе не хочу. Элька что-то закричала, заплакала и забилась в угол дивана. Арнольд вскочил: «Я вызову скорую!» – и вылетел из комнаты.

– Не вой, – попросил я Элю, – и без тебя очень больно. Налей мне лучше коньяку.

Она нацедила стакан, поднесла к моим губам, я осушил его.

Пару лет спустя я написал песню «Нож». Вот строчки оттуда:

Эти слова соответствуют действительности абсолютно, остальное неправда – чересчур романтизировано. Я помню, как меня везла «скорая», я держался за рукоять, торчащую у меня из живота, врач уговаривал меня отпустить ее, а я не соглашался. Каждое сотрясение машины на неровностях дороги причиняло мне боль.

Помню, как ругалась сестричка, натягивая перчатки, когда я лежал перед ней на операционном столе, а хирург еще не пришел:

– Вот же гад! Поспать не дал!

Она сделала мне укол. Восприятие стало меняться. Я ощутил, как мое «Я» стало расширяться и расширяться. Когда я почувствовал себя Космосом, я потерял сознание.

Чуть позже я пришел в себя. Я снова чувствовал себя собой, боль ушла, состояние было эйфорическим. Хирурга опять не было – куда-то вышел, а сестричка опять, наполовину в шутку, ругалась:

– Гад! Не мог так ударить, чтобы сразу сдохнуть, теперь возись тут с тобой всю ночь…

Я оправдывался:

– Миленькая, наверное, я не от хорошей жизни в себя ножик воткнул? Наверное, мне хуже, чем тебе? Так зачем ты ругаешься?

… Потом я очнулся в палате от боли. Во рту пересохло так, что не было слюны даже для того, чтобы просто сглотнуть. Я застонал. Подошла дежурная сестра. Я прошептал:

– Пить…

– Пить пока нельзя, – сказала она. – Вот блюдечко с водой, вот тампон. Смачивай губы.

Так я и лежал целый день, смачивая себе губы ватным тампоном, страдая от дикой боли при малейшем движении, мочась через катетер. Меня навестили менты, уговаривали сказать, кто меня пырнул, но я убедил их, что это я сам, и подписал какую-то бумагу. Вечером пришел врач. Я был поражен: это был друг моего брата Женя Белоусов.

– Женя, – спросил я, – кто меня оперировал? Ты можешь спросить у него, что со мной будет? Я умру или стану калекой?

– Я тебя и оперировал, – ответил он. – Ничего с тобой не будет. Такое впечатление, что ты в себя нож вогнал после долгих тренировок: не задет ни один жизненноважный орган, даже кишочка ни одна! Мяско подрезал, и все. Правда, чтобы в этом убедиться, пришлось тебя основательно располосовать, но это скоро заживет.

Я понял, что это предупреждение. Я понял, что Господь сказал мне: «Умирать тебе не время. Я даю тебе еще один шанс. Но если ты вновь устроишь что-то подобное, так легко уже не отделаешься».

Эльку пустили ко мне через пару дней. Она все время плакала. Сказала, что уж теперь-то она точно решила остаться со мной. Она кормила меня с ложечки манной кашей и приподнимала мой зад, когда я хотел пукнуть.

Через неделю я уговорил ее выкрасть меня из больницы на один вечер. Швы еще не срослись, на мне был бандаж, стягивающий живот. Но она помогла мне выйти и усесться в машину. Мы приехали в беляевскую квартиру… Мы ели жареное мясо, пили вино и даже ухитрились каким-то изощренным инвалидским способом потрахаться. Вечером она привезла меня обратно в больницу. Ночью я чуть не умер по-настоящему. Жареное мясо и вино вместо манной кашки + секс – всё это чуть не убило меня.

В результате этой вылазки я провалялся в больнице раза в два дольше, чем пророчили врачи.

Как я уже говорил в самом начале, тогда я был уверен, что когда-нибудь на основе истории наших с Элей отношений напишу Великую Книгу о Великой Любви. И кульминацией ее будет эпизод с суицидом… Теперь я понял, что не стану этим заниматься. Я что, единственный в мире человек, который любил? Или я единственный, кто мучился от невозможности быть с любимой, мечась между любовью и долгом? Да через это прошел, как минимум, каждый десятый. Или я единственный, кому изменила любимая? Или я единственный в мире человек, совершивший суицидальную попытку на почве любовных мотивов? Таких – миллионы.

Так чем же ценна эта история? Только тем, что случилась она СО МНОЙ. И вовсе не обязательно писать об этом целую книгу. А если бы я все-таки написал ее, вряд ли она была бы великой. Хорошей – возможно. Скорее всего, она была бы похожа на какую-нибудь книгу Ремарка. Но у него и без меня книг полно.

Так я решил значительно позже. А тогда, в больнице, я говорил Эльке:

– Я хочу, чтобы мы были вместе, я хочу написать о нас книгу, и чтобы ее обложка была оформлена нашими фотографиями. Потому что мы – очень красивая пара… Боюсь, что это было неправдой: красивой из нас двоих была только она.

А еще я настрочил в больнице письмо Арнольду. Основная идея была такая: «Арнольд, ты не за свое ухватился. Мы с Элей живем по законам большой любви и большой литературы, лучше отойди, а то погибнешь, как чуть не погиб я…» Только Элька не передала ему эту записку. Кстати, она сейчас замужем за Арнольдом, они живы и здоровы, у них дочка. Так что ерунда это все.

Мысль о том, что куда-то нужно уехать, приходила мне в голову не раз еще до попытки самоубийства. Потому что жизнь стала странной. Именно «странной». Я бы употребил эпитет «невыносимой», если бы не любовь, которая делала выносимым все. Как сильное болеутоляющее. Несмотря на то, что счастливой любовью ее к тому времени назвать уже нельзя было.

Большую часть суток я проводил на работе, в редакции, затем – в пустой комнате, на матраце, сходя с ума от ревности… Мне хотелось взять Эльку за жабры и увезти куда-то далеко-далеко и снова заставить любить только меня. Хоть я и понимал, что это невозможно – вернуть то, что уже ушло, превратить ее в ту девочку, в которую я без памяти влюбился несколько лет назад…

Да и куда? Кому и где я нужен? И как я могу куда-то уехать, когда тут – двое пацанов нуждаются во мне?

И все-таки я наводил справки. Например, встретившись на «Аэлите» с Серегой Лукьяненко, я передал с ним записку его шефу Аркадию Кейсеру, который в тот момент взял в работу мою книжку «Бабочка и василиск». В записке я писал о том, что готов приехать в Алма-Ату, если мне будет предоставлена работа с небольшой зарплатой и жилье, что это мне совершенно необходимо, а потом я все отработаю.