Николай Лернер - Мир приключений, 1918 № 01

— Врядъ ли вы теперь приколете ихъ, — раздражительно замѣтилъ Меллонъ.

— Согласна, — отвѣтила Эвадна. Она обожгла его взглядомъ, продолжая ощипывать бутоны. Вдругъ молодая дѣвушка вскрикнула и протянула розу Эвери. Внутри бутона къ зеленой чашечкѣ былъ прикрѣпленъ маленькій катышекъ жеваной резинки.

— Посмотрите, не здѣсь ли вашъ брилліантъ? — спросила она Вильфрида, и писатель, взволнованный не меньше ея, раздавилъ резинку, въ которой скрывался сверкающій камень.

Эвадна быстро ощипала лепестки другой полураскрытой розы; въ ея сердцевинѣ нашелся второй камень въ такой же оболочкѣ.

— Какъ же, какъ? — въ одинъ голосъ спросили Меллонъ и Эвери.

Совершенно обезсиленная миссъ Миллеръ почти упала въ кресло. Сильное напряженіе двухъ послѣднихъ часовъ сказалось на ней. Меллонъ подалъ ей стаканъ воды; Эвери схватилъ газету и сталъ овевать ея лицо, какъ вѣеромъ. Она быстро выпрямилась, точно пристыженная своей кратковременной слабостью.

— Сейчасъ все скажу вамъ, — объявила она. — Съ того дня, въ который я впервые увидала новую секретаршу м-ра Эвери, мнѣ стало казаться, что она совсѣмъ не секретарша и только играетъ роль трудящейся дѣвушки… для какихъ-то двоихъ скрытыхъ цѣлей. Фактическихъ основаній, которыя позволили бы мнѣ сказать что-либо м-ру Эвери, у меня не было; кромѣ того, м-ръ Эвери былъ доволенъ ея работой. Но сегодня, когда вы, м-ръ Эвери, замѣтили исчезновеніе вашихъ брилліантовъ, я рѣшила, что они у нея. Сперва мнѣ представилось, что она передала ихъ какому-нибудь сообщнику, въ то время когда вы уходили въ табачный магазинъ. Однако, я скоро бросила это предположеніе; дѣйствительно, никто не могъ догадаться, что сегодня утромъ вы принесете съ собой камни или положите ихъ на столъ. Позже, когда миссисъ Кенъ обыскала насъ и не нашла пропажи, я подумала, что, несмотря на осмотръ комнаты, брилліанты все же остались гдѣ-нибудь въ кабинетѣ. Не будь ихъ здѣсь, она ни за что не вернулась бы. Наконецъ, я увидѣла кусочки резинки подъ крышкой ея пюпитра, и у меня явилась новая мысль. По всѣмъ вѣроятіямъ, когда вы уходили изъ комнаты, м-ръ Эвери, она жевала резину, тотчасъ же замѣтила, что вы не взяли брилліантовъ съ собой, и поняла, что ей представляется прекрасный случай украсть ихъ. Она знала, куда вы ушли, и сообразила, что вы вернетесь раньше, чѣмъ она успѣетъ ускользнуть вмѣстѣ съ камнями. Понимала она также, что по возвращеніи вы ежесекундно можете замѣтить исчезновеніе брилліантовъ; что призванная полиція не только осмотритъ комнату, но, можетъ быть, обыщетъ и ее самое. Вслѣдствіе этого она постаралась найти мЬсто, въ которомъ камней не открылъ бы даже самый опытный экспертъ. Очевидно, миссъ Бертрамъ очень торопилась. Вы видите, она успѣла скрыть только два камня. Дальше: наблюдая за тѣмъ, какъ миссисъ Кенъ повсюду искала пропажу и ничего не находила, я мысленно вычеркивала одинъ возможный тайникъ за другимъ; наконецъ, остались только розы. Я внимательно присмотрѣлась къ нимъ и замѣтила, что лепестки двухъ полураскрытыхъ цвѣ-' товъ слегка раздавлены. Въ ту же минуту я вспомнила о резинкѣ. Но, если бы я не попросила, м-ръ Эвери, у васъ этихъ розъ, миссъ Бертрамъ взяла бы ихъ или сегодня вечеромъ, или завтра утромъ.

— Боже мой, — произнесъ Вильфридъ, — какъ могла притти въ вашу голову эта догадка? Право, вы родились быть романисткой… — воскликнулъ Вильфридъ, и взглядъ его досказалъ остальное.

Разсказъ Е. ТЕРСТОНЪ

ОПИСАННАЯ здѣсь ми драма разыгралась лѣтъ сто тому назадъ въ Дублинѣ, который въ то время считался одной изъ лучшихъ столицъ въ Европѣ. Дѣйствіе начинается днемъ въ концѣ декабря, когда старый годъ умиралъ подъ звуки похороннаго пѣнія вѣтра, а новый стучался уже въ ворота города, потрясая ихъ отъ нетерпѣнія, что заставляло слабыхъ и больныхъ сплотиться тѣснѣе у огня, а молодыхъ и предпріимчивыхъ искать приключеній, закутавшись по самыя уши.

Въ одномъ изъ домовъ города, осажденнаго зимнимъ вѣтромъ, сидѣло два молодыхъ человѣка, которые не стремились ни къ огню, ни къ улицѣ; они играли въ кости, сидя у ломбернаго стола, потертое сукно котораго указывало, что оно много лѣтъ уже служитъ для игры. Комната, гдѣ они сидѣли, была длинная и высокая; на самоімъ отдаленномъ концѣ топился каминъ, и пламя его, смѣшиваясь съ дневнымъ зимнимъ свѣтомъ, придавало розоватый оттѣнокъ красивой рѣзьбѣ и дорогимъ, хотя и вылинявшимъ обоямъ; никто изъ играющихъ не обращалъ вниманія ни на окружающую обстановку, ни на своего собственнаго играющаго съ нимъ партнера. Они жили въ этомъ домѣ съ самаго дѣтства, какъ прожили въ немъ и умерли отецъ ихъ и дѣдъ, и были они братья.

Оба они отличались весьма интересной наружностью. Старшій, Роджеръ, красавецъ двадцати шести лѣтъ, былъ высокаго роста, крѣпкаго сложенія, съ густыми рыжевато-золотистыми волосами, которые были связаны назади бантомъ, но безъ пудры; младшій, Патрикъ, отличавшійся болѣе тонкими чертами лица и болѣе слабымъ сложеніемъ, ничѣмъ не походилъ на брата, кромѣ глазъ и очертанія губъ. Роджеръ въ камзолѣ вишневаго цвѣта производилъ впечатлѣніе кутилы и отчаяннаго повѣсы. Зато Патрикъ въ камзолѣ изъ свѣтло-желтаго глазета, съ мушками на лицѣ и напудренными волосами представлялъ собою полное олицетвореніе знатнаго рода, имя котораго онъ носилъ.

Полчаса продолжали они свою игру, пока, наконецъ, Роджеръ, отодвинувъ нетерпѣливымъ движеніемъ стаканчикъ съ костями, не повернулся къ графину, стоявшему у самаго его локтя. Отблескъ огня въ каминѣ заигралъ на розовомъ рукавѣ его камзола и на графинѣ съ портвейномъ темнокраснаго цвѣта, который онъ наливалъ себѣ въ стаканъ.

— За твое здоровье! — сказалъ онъ, выпивая вино. — Самъ чортъ вмѣшался въ нашу игру сегодня. Чего только ты не выигралъ у меня! И ящикъ съ испанскими монетами, и рыжую лошадь, и картину, изображающую короля Якова! Чортъ съ нею, съ этой игрой! Ты отберешь *у меня и самый Глинтрель.

Патрикъ засмѣялся и, вытащивъ табакерку, взялъ понюшку табаку.

— Глинтрель! — сказалъ онъ. — Я и даромъ не взялъ бы Глинтреля.

— Твой отецъ считалъ его самымъ подходящимъ для себя мѣстомъ.

Патрикъ спряталъ обратно табакерку и стряхнулъ съ рукава воображаемыя крупинки табаку.

— Клянусь Богомъ, Роджеръ, слова твои нельзя назвать лестными. Почему, скажи пожалуйста, дворянинъ, сознающій собственное свое достоинство, обязанъ считать для себя хорошимъ все, что было хорошо по мнѣнію его отца?

Онъ чувствовалъ, что слова его звучатъ неискренно, чувствовалъ эго больше, чѣмъ его слушатель, а между тѣмъ произнесъ ихъ съ раздраженіемъ. Нѣсколько времени братья сидѣли молча, избѣгая смотрѣть другъ на друга. Роджеръ держалъ пустой стаканъ въ рукѣ, а Патрикъ машинально бросалъ кости.