Фрэнк Лонг - Мир выживших [Авторский сборник]

В тот миг, когда он достиг основания машины и сделал два осторожных шага вперед, все его страхи вернулись. И на сей раз его охватила не острая озабоченность, просто напомнившая о себе, а подавляющая тревога.

Он начал вязнуть. Его ноги тонули в чем-то сыром, и гигантский цветок закрылся над ним со свистящим звуком, почти задушив его; лепестки хлестали человека по лицу и мешали удерживать равновесие.

Блэкмор опускался все ниже, вскинув обе руки в тщетной попытке сохранить вертикальное положение. Он почти упал вперед, растянувшись в неуклюжей позе; так бы и случилось, если бы растительность не так туго обвивалась вокруг него, утягивая Дэна назад, и если бы его ноги не погрузились в какую-то густую массу от щиколоток до коленей.

Ужасная мысль, что он мог вступить в зыбучие пески, внезапно заставила его осознанно попытаться сделать то, что он делал случайно: броситься вперед и во весь рост растянуться на земле, чтобы равномернее распределить свой вес. Но это становилось все сложнее сделать, так как влажность уже затянула, словно осьминог, его колени; в тот момент, когда Блэкмор пытался наклониться вперед и распластаться на земле, обратная тяга растительности усиливалась вдвое, заставляя его оставаться неподвижным в вертикальном положении, словно труп, который тянул в морские глубины быстрый водоворот.

Затем, очень резко (на мгновение это показалось полным растворением смертельной опасности в ночном кошмаре, разрушенном пробуждением) исчезла необходимость бороться. Влажность под его ногами сменилась плотной материей, и он перестал тонуть.

Земля под влажной поверхностью была такой твердой, что он смог встать на ней, не шатаясь, и вытащить сначала правую ногу, а затем левую из песка или грязи или чего-то еще, в чем нуждались гигантские растения, достигшие расцвета, какого нельзя было достичь в более близкую эпоху — даже в тропических лесах Амазонки.

Блэкмор был почти уверен в этом. В давние времена такая растительность могла посрамить никчемные попытки человека обогатить почву, которая еще не пострадала от разграбления — или после того, как она была разграблена и покинута до отчаянных, нелепых или неловких попыток экологов помешать преступному уничтожению природной среды.

Почти целую минуту Блэкмор оставался неподвижен, недоверчиво озираясь по сторонам. На некоторых цветах были затейливые прожилки, другие были чудесно полупрозрачны. Один цветок напоминал тонкий как папиросная бумага круг ткани, которая была легче воздуха — ткани, безусловно, легкой, как пушок чертополоха — словно бы полученной из среза гигантского апельсина. Цветок мягко покачивался на ветру, на стебле, который светился как аметист, и был такого же чистого пурпурно-фиолетового оттенка. Другое растение казалось трехступенчатым, на каждом уровне виднелась выступающая терраса, украшенная яркими цветами; если бы рой пчел опустился на цветок, они, подумалось Блэкмору, были бы похожи на крошечных танцоров, которые кружились под звуки венецианского вальса.

Там был цветок в форме сердца, словно вырезанного из груди гиганта и подвешенного высоко в воздухе на стебле таком тонком, что, соцветие, казалось, покачивалось из стороны в сторону без всякой видимой поддержи. Там обнаружилось еще два цветка в форме сердца, не бесцветные, как действительно огромный цветок, уникальный в своем роде, но как будто вытащенные из колоды карт, используемой тем же гигантом. Самый маленький выглядел так, как будто происходил от самой Королевы Сердец, так как он был окружен тремя золотыми коронами и тем, что могло сойти за диадему, инкрустированную жемчугом.

Пальмы — многие, казалось, тоже парили в вышине — были такими же огромными, как и цветы; две достигали в диаметре, по крайней мере, тридцати футов. Некоторые из них были такими же грозными, как колючие кактусы, пережившие заболевания растений в неорошаемых пустынных областях в годы детства Блэкмора, и оставшиеся после всего этого более-менее здоровыми. Другие пальмы были гладкими, как стекло.

Медленно и аккуратно, пока тянулась вторая минута, Блэкмор убирал ветви с листьями, обвившиеся вокруг его талии и все еще мешавшие ему сохранять равновесие при порывах ветра. Ветер чаще всего был не слишком силен. Но он задувал довольно резко, и вся растительность начинала раскачиваться — порой казалось, что это настоящий ураган.

Неожиданно Блэкмор обнаружил, что нога, которую он вытянул из трясины, уже в ней не тонет. Он осознал, что сделал несколько шагов вперед, уже не прилагая дополнительных усилий. Теперь он стоял на земле, которая все еще казалась немного сырой, но он мог по ней двигаться, не боясь завязнуть в трясине.

Как только Блэкмор освободился, он осторожно сделал еще несколько шагов. Земля была довольно твердой, и могла выдержать его, и, хотя у него возникало чувство, что ноги с чавканием погружаются в грязь или какую-то цепкую мокрую глину, он не испытывал трудностей, поднимая ноги и ставя их на землю одну за другой.

Очевидно, сделав первый шаг, Дэн попал в необычное сырое пространство, возможно, в один из тех черных завитков, которые он заметил до того, как начал спускаться, и которых следовало избегать, держа в уме их точное расположение.

Он почти сразу отверг мысль, что следует вернуться обратно по своим следам и, встав у основания машины, прокричать остальным, что они могут спускаться совершенно безопасно. Следовало все выяснить абсолютно точно и не допустить ошибок, даже если бы Фаран и Тайсон начали спускаться в тот самый момент, когда увидели, что он все еще остается на ногах и без проблем продолжает идти.

Для них риск не был бы слишком велик, и он не смог бы удержать их от спуска — разве что закричал бы, что ему угрожает смертельная опасность и он тотчас же возвращается назад. Так как это не было правдой, он не видел смысла обманывать своих спутников. Для них вполне достаточно предупреждения сохранять осторожность и заранее обдумывать каждый шаг.

Но он не хотел, чтобы на землю спускалась его жена — по крайней мере до тех пор, пока он не пройдет значительное расстояние между цветами в оба конца. Дело не только в том, что она более импульсивна, чем подавляющее большинство женщин, но еще у нее сложилось нелепое представление, что он чрезмерно заботится о ее безопасности и проявляет чрезмерную осторожность, удерживая ее без всякой необходимости.

Конечно, его заботливость была совершенно очевидной. Но почему, спрашивал он себя, возможно, в тысячный раз со времени их свадьбы, женщине нужно быть такой? Что дурного в мужской заботе? Почему Хелен действительно возмущал факт, что мужчина, за которого она вышла замуж, так ее любил, что днями и ночами мучился мыслью, что она может сделать нечто опасное и безрассудное?