Фрэнк Лонг - Мир выживших [Авторский сборник]

Фаран кивнул.

— Конечно.

Он посмотрел на Блэкмора.

— Коммуникатор здесь — у твоего локтя. Полагаю, это для твоего же блага. Ты должен избегать малейшего напряжения или эмоционального возбуждения какое-то время. Ложись и закрывай глаза. Постарайся поспать. Мы хотим, чтобы твой кровоток был стабилен, насколько это возможно.

— Хорошо, я попытаюсь, — сказал Блэкмор.

Он проснулся полтора часа спустя. Сначала желудочные спазмы, а потом резкие боли в руках и ногах. Он дотянулся до коммуникатора, но почти мгновенно передумал, отдернув руку назад.

Лучше подождать и посмотреть, насколько плохо все будет. Все еще было не очень плохо; возможно, если он подождет, боли прекратятся. Он не должен тревожить Хелен, пока это не станет абсолютно необходимо.

Кроме того, что в этом случае может сделать Фаран? Не было лекарства, которое могло изменить ход болезни от укуса змеи после принятых срочных мер. Никакого лекарства, кроме сыворотки — а она находилась на расстоянии многих лет.

Виски? Это было совсем не лекарство, но смертельно опасный способ убедиться, что шансы укушенного человека на спасение уменьшатся вдвое. Из-за него отравленная кровь начнет курсировать по всем артериям и венам, и вред, который может нанести спиртное, известен уже почти век. Это было так же плохо, если не хуже, чем широко распространенное некогда медицинское безумие — сажать человека с циррозом печени на голодную диету.

Ему просто придется терпеть как можно дольше, а после этого, если боль не утихнет, смириться с фактом, что укус гадюки может убить, как это часто случалось.

Укус любой ядовитой змеи может убить, и при отсутствии экстренных мер, это было более вероятно, чем противоположный исход, несмотря на то, в чем Фаран пытался его уверить. И даже с экстренными мерами — погибших были легионы.

Действительно, иногда такие укусы могли быть почти такими же несущественными, как укусы пчел. Но даже укусы пчел могли убить. Это зависело от человека, от особенностей строения его тела, аномалий, которые любое отравляющее вещество, вводимое в тело, может вызвать в жизненно важных органах жертвы до того, как выйти из организма.

Боли в конечностях Блэкмора становились сильнее, а мысли мрачнее.

Если все средства Фарана не помогут ему — значит, пользоваться коммуникатором бесполезно. Одно лишь то, что жена окажется рядом… Но это было бы эгоистичное решение, и оно бы не принесло ей ничего, кроме боли. Следить за его страданиями и беспомощно осознавать, что нельзя облегчить его мучения… Имел ли он право подвергать ее такому испытанию?

Он умрет? Если да, то, конечно, он захочет, чтобы она была с ним, когда придет конец. Но пока этот момент не настал, он хотел оградить ее от помешательства, сдержав свои желания… Определенно, лучше сражаться в одиночку.

Это будет не просто, но Блэкмор чувствовал, что сможет сделать это, если повернется лицом к стене, подтянет колени повыше и заставит себя не думать о том, какой сильной стала боль и что, вероятнее всего, боль, которая началась в руке или ноге, не ограничится одной конечностью. Она почти наверняка распространится на грудь, смешается с дыханием, и вскоре он почувствует спазмы в районе сердца.

Тем не менее, казалось, этого не происходит. Были только острые боли, но он все еще мог глубоко вдыхать и задерживать дыхание, и в его самочувствии наметилось даже некоторое улучшение, так как желудочные колики исчезли.

Он даже не рассматривал возможность, что самое страшное случилось и токсины с кровью проникли в клетки мозга. У него не было предчувствия, касательно этого всего, никакого предостережения, и когда это случилось, он не знал, что это произошло, потому что он так быстро перешел от осознания его непосредственного окружения в серый мир широких, неподвижных теней, что ему казалось абсолютно естественным стоять посреди возвышающихся серых монолитов, покрытых неразборчивыми надписями, высеченными на камне.

Возможно, было бы не вполне правильно утверждать, что он не осознавал факта, что все вокруг подверглось изменениям. Просто все казалось ему таким естественным, что ему было трудно подумать о происходящем как об изменении.

Там была еще и гора — высокая, куполообразная гора с чем-то темным, рассекающим ее от подножия до вершины. Но он не мог разглядеть, что это было.

Казалось, голос шептал ему, что лучше не знать; это был секрет, такой же древний, как само Время.

Казалось, пронеслись долгие годы, пока он стоял, глядя вверх на величественные монолиты и на близкую гору. Нигде не было признаков человеческой жизни, ни одного движения, которое могло бы свидетельствовать о присутствии какого-то огромного зверя, таившегося в тени, способного рвать и раздирать плоть.

Все же — это беспокоило его, но не пугало, как следовало бы — у него возникло чувство, что за ним наблюдают невидимые глаза, которые могли принадлежать какому-то огромному, затаившемуся зверю.

Почему его страх не усилился? Неужели из-за того, что все вокруг казалось ему недостаточно реальным? Неужели он думал, что не сможет потрогать это руками, если протянет пальцы и попытается выяснить, спит ли он или бодрствует? Неужели не сможет осмыслить эти впечатления, если сосредоточится и обнаружит, как тени превращаются во что-то иное?

Почему-то он был неспособен сделать это, проверить реальность всего увиденного таким способом.

Затем, почти внезапно, все тени начали сгущаться, и завеса черноты опустились на монолиты. Как будто он смотрел пьесу на освещенной сцене, и подошел к концу последний акт. Но это была не совсем правда, потому что за завесой не было яркого света, который отбрасывали огни рампы, даже если сама сцена погружалась во тьму.

Это были не лишь сумерки, которые казались тающими даже тогда, когда он напрягал зрение и мог разглядеть контуры куполообразной горы и темную черту, разделяющую гору пополам от подножия до основания.

И все же — это был парадокс, который близок к безумию — он действительно мог различить надписи, высеченные на монолитах, так отчетливо, что детали всех символов проступали с поражающей ясностью. Он мог определить, что расшифровка окажется просто невозможной. Хотя символы отдаленно напоминали египетские иероглифы, но, в лучшем случае, совпадение было незначительным, или, возможно, его совсем не существовало. Расшифровка египетских иероглифов, в любом случае, была выше его сил; кроме того, он помнил богов со звериными головами и стилизованные изображения человеческих фигур; подобные детали, по-видимому, отсутствовали в надписях на монолитах.

Нет, подождите — в большинстве надписей была одна повторяющаяся тема. Небольшая тоненькая фигурка, несущая то, что напоминало снопы пшеницы. По крайней мере, это встречалось у египтян. Но подобные символы обнаруживались в ассирийской, вавилонской и троянской культурах. Фактически не было такой древней цивилизации, в которой эта тема не повторялась бы на стенах гробниц или храмовых гравюрах. Но, вспоминая обо всех своих визитах в музеи, он не мог вспомнить, чтобы видел такие частые повторения одной темы среди небольшого числа подписей, содержавших огромное множество других сочетаний, очень далеких от этого образа.