Михаил Успенский - Райская машина

– Всем оставаться на местах! Проходит плановая идентификация чвелей! Чвели не активировать! Повторяю: всем оставаться на местах!

Вот как! Чвели, оказывается, активируют! Хотя чему удивляться, если милицейские начальники научились выговаривать слово «идентификация»!

Меня подвели к двухэтажному старому дому – в таких когда-то проживало обычно заводское руководство – и почти втолкнули в подъезд. Но повели не к той двери, что вела на лестничную площадку, а к подвальной. Её пересекала толстая накладка, взятая на амбарный замок.

– Куда… – спросил было я, но «дурачок» заткнул мне рот…

…Снега в эту зиму валило много, но Мерлин со звериным старанием каждое утро расчищал вертолётную площадку. Он обещал себе, что в этот раз сам станет расспрашивать Таню про маленьких калек и постарается ничем – ни словом, ни намёком – не обидеть её, разделит с ней и горести, и радости…

В этот раз жён и детей было немного.

– Вообще завязывать надо с этими новогодними пикниками, – сказал Лось. – А то много болтовни стало в городе… Новости не хочешь узнать?

– Ни в коем случае, – сказал Мерлин.

– Только садитесь за стол со всеми, – сказал Панин. – Потому что неловко от людей…

Таня бросилась ему на шею, и стало понятно, что нет между ними ни разногласий, ни обид…

И цифровая картина нынче была не по сезону – «Какой простор!» Ильи Ефимовича Репина. Счастливый студент и счастливая барышня всматриваются в светлое весеннее будущее и не знают, что впереди война и революция…

– А вы-то чего не пьёте? – возмутился Хуже Татарина. – Под наблюдением врача – можно и нужно!

– Им и без водки хорошо! – сказала Роза-Рашида. – А твоя медицина только людей портит посредством халявного спирта! Да и не положено – ты же ходжа!

– Про спирт в Коране не написано, – сказал Тимергазин. – Спирт вообще изобрёл мусульманин, наверняка тоже ходжа…

– Выпивайте и закусывайте, евреи! – воскликнул Штурманок, хотя других евреев не наблюдалось. – Вкалывали мы, Рома, весь год как звери, так не обижай нас!

– Это в одиночку нельзя, – прогудел Костюнин. – Тебе сейчас надо активно общаться с коллективом… Не поверишь, но нам без тебя скучно!

Остальные дружно его поддержали.

Стол в этот раз был выдержан в русском стиле – никаких заморских нарезок и устриц, только сало, пельмени, картошка, фирменная капуста здешнего засола, строганина…

Мерлина быстро развезло, он понёс ерунду. Таня с виноватым видом потащила его в спальню.

– Танька, – сказал Роман. – Оставайся у меня… навсегда! Я не знаю, как выдержал три месяца. Оставайся!

– Не могу, – сказала она. – Самое большее – три дня. Дети сказали, что без меня не то что в Италии – в Африке жить не хотят!

– Дети, – буркнул Мерлин. – Ты им что – навеки? Они вырастут и будут ещё больше мучиться, ты же их не вылечишь…

– Как ты не понимаешь, дурачок, они же у меня поют! А когда поют, то забывают, что они не такие… Они лучше здоровых всё понимают! Я только с ними и чувствую, что не зря живу. Анечка Горлова – та, у которой руки… Она меня спрашивает: «Мама Таня, а у тебя есть личная жизнь?» – представляешь? Они обо мне тоже заботятся…

– Только обо мне никто не заботится, – мрачно сказал Мерлин. – И со мной ты живёшь зря. Чистая физиология… Между прочим, у нас могут быть свои дети! А этих… Усыпить их было надо! Чтобы и сами не страдали, и немым укором человечеству не работали! Если бы не Лось, давно бы поумирали твои певцы по казённым приютам… Патриарх их принимал, папа римский их приветил… Патриархам горшки не выносить!

Что ещё городил Роман Ильич, он уже не знал и не помнил. Только проснулся он утром один и со звенящей головой. Таня уже хозяйничала на кухне и разговаривать с ним не стала.

Мерлин надеялся, что она, как обыкновенная женщина, простит и забудет его пьяный бред, но Татьяна Румянцева не была обыкновенной женщиной.

…Чем это он меня? Тростью, что ли? Вон какой у неё набалдашник был здоровый… Вот тебе и Марк Твен. Меня что, теперь всегда по башке будут бить?

Он и сейчас сидел, опершись подбородком на трость, расставив локти и колени, – но видел я только силуэт. Зато он мою заросшую диким волосом физиономию наблюдал прекрасно, потому что свет фонаря, низко подвешенного под потолком, бил мне в лицо.

– Вы очнулись, милейший? – прозвучал хорошо поставленный голос, лекторский или актёрский.

Я выдохнул что-то непонятное. Вокруг было ознобно, и сыро, и воняло гнилой картошкой. Рот у меня был заклеен липкой лентой, руки и ноги связаны ею же. И сидел я прямо на полу, прислонённый к холодной бетонной стене.

– Вот и прекрасно, – сказал Марк Твен. – Предателей должно казнить в полном сознании, дабы прочувствовали они вину перед своим народом и своей землёй…

– Их, блядей, по жилочкам надо растаскивать, – сказал высокий старческий голос. – Без суда и следствия. Миндальничаете вы с ними, Фауст Иванович. Нам что, сведения от него нужны? Не нужно нам от него никаких сведений…

– К порядку, полковник! – воскликнул бывший Марк Твен. – Реплики потом. Действительно, милейший, нас, по большому счёту, не интересует даже ваше подлинное имя, равно как и позорный путь изменника и провокатора. Наверняка это будет трогательная история спившегося непризнанного поэта, или актёра, или бывшего комсомольского активиста, за химэйскую подачку согласившегося заманивать наивных соплеменников в адское жерло рабства и страданий. Вы думали, что янтарный чвель оградит вас от гнева народного? Надеялись, что всякий русский дом будет наивно распахивать перед вами двери, а в любом ресторане вас совершенно безвозмездно станут кормить и, главное, поить как новоявленного апостола Благой Вести? Полагали, что безмозглая публика будет всегда и везде внимать вашим корявым виршам и полузабытым монологам из арсенала декадентской драматургии?

Я и сам неволей заслушался – говорил Фауст Иванович как по писаному, давно не доводилось мне слышать от людей правильной русской речи – правда, не без риторических штампов, но об этом ли сейчас думать? Я опять попал в сумасшедший дом, и нету Серёжи Панина, чтобы постращать пациентов и санитаров…

– Нет! – страстно выкрикнул Фауст Иванович и выбросил трость в моём направлении. – Не вышло у ваших хозяев!

– Не вышло! – подхватили остальные, скрытые во мраке подвала.

– Не все потеряли голову, – продолжал Фауст Иванович. – Не все поддались соблазну. Есть ещё настоящие люди! Есть те, кто понимает подлинные цели так называемой эвакуации! Не блудные дети мы для ваших хозяев и не младшие братья, а семя бунтарей и ослушников, сбросивших цепи и выбравших свободу! Смерть химэйским извергам!