Михаил Успенский - Райская машина

Длинный довольно долго изучал мою потешную карту. Потом сказал:

– Хорошо. Сейчас мы наведаемся туда и проверим. Горе тебе, коли ты солгал!

И чётко произнёс на незнакомом языке:

– Туба! Хунду мар!

Я бы вряд ли удивился, если бы вся пятёрка вдруг исчезла и чудесным образом перенеслась в Гель-Гью. Я уже не знал, чему в этом мире можно верить…

Но они никуда не исчезли – просто застыли. Даже чесаться перестали – торчали, устремив в никуда стеклянные глаза. И предводитель застыл, вскинув руки…

Их сознание явно переместилось в Гель-Гью.

Я осторожно встал. Никто из пришельцев не среагировал.

Нормальный человек тихонько выскользнул бы из квартиры и встретил майора Кырова – предупредить, что враг вооружён, хоть и обездвижен.

Но плевать мне было на майора Кырова. Никто не смеет устраивать в моём фамильном дубуне бордель.

Меня понесло в кабинет за карабином. Того солдата, что стоял у двери, ведущей туда, я даже слегка толкнул. Он не отреагировал. О том, что враги могут внезапно «отмереть», я даже и не думал. Видимо, безумие действительно заразно. Вот они мне за всё и ответят. За друзей, за Таню, за всю мою нелепую жизнь…

Ружьё должно выстрелить в третьем акте. И неважно, что мишени неподвижны. Нет больше благородства на Земле.

Длинный, стоявший лицом ко мне, дрогнул и устремил на меня палец.

– Ты солгал! – удивлённо сказал он.

Не знаю, успел ли я нажать на спусковой крючок.

Зазвенело стекло, а дальше я ничего не помню.

Кажется, накрылся мой евроремонт…

Последняя зима была ещё тяжелей первой. Потому что к одиночеству присоединился неопределённый страх. Только сейчас Мерлин почувствовал, как близки и дороги были ему и Панин, и Тимергазин, и Сучков Саша, и Дима-адвокат, и даже Костюнин – вся старая компания, где все держались друг за друга и никого не удалось купить врагам. И Таня… Только бы с ней ничего не случилось…

Он мог уйти сразу после того, как убедился, что даже нажатие красной тревожной кнопки ничего не дало. Может, сигнал и принять-то было некому…

И Дом Лося не хотел расставаться со своим единственным жильцом.

Но дожди в эту проклятую осень случились затяжные и обильные, да и в снег они перешли поразительно быстро, так что отправляться в путь он попросту побоялся. К тому же накатила какая-то хитрая простуда: начиналась с утра и проходила к вечеру…

Снег валил и валил, Мерлин не успевал сгребать с крыльца сугробы, а уж до вертолётной площадки можно было добраться, только утопая по грудь.

Чего он только не передумал, каких бредовых мыслей не перебрал! Репрессии, ядерная война, эпидемия, потоп… Ни работа, ни чтение, ни музыка не давали ему ни на минуту забыть о том, что случилась беда. И сны приходили яркие, чёткие, сюжетные, и запоминал он эти сны прекрасно, и каждый сон рождал новые страхи.

Мерлин населил все комнаты дорогими ему людьми, заходил к каждому и подолгу беседовал – это помогало. Он вытащил из кладовки опальные часы и повесил их на место снятой цифровой галереи. Отыскал даже календарь за какой-то прошедший год и стал считать дни – весьма приблизительно…

Ему и раньше приходилось подолгу ждать гостей, но тогда он знал, что о нём помнят и даже иногда думают, а теперь понимал он себя забытым и потерянным. Может, и вовсе некому о нём вспоминать…

«А если у них всё хорошо, но просто не до меня было, и прилетит Лось с извинениями – пристрелю!» – думал Мерлин, как тот джинн, заточённый в кувшине. Он спускался в тир и стрелял по ростовым мишеням, пока не начинало болеть плечо. Мишени покорно принимали всю вину на себя.

Как и когда пришла весна, он не заметил, занятый своими переживаниями. Просто сошёл с крыльца и почувствовал, что снег совсем сырой…

Собирался Мерлин в дорогу основательно. Достал старые распечатки панинских инструкций – Сохатый всё предусмотрел, даже консервацию своего жилища…

Он снова, как в первые дни, обходил все помещения потайного дворца – не горит ли где светильник, не осталась ли включённой стиральная машина, хотя всё хозяйство могло быть усыплено одним-единственным движением рубильника. Ничего, Дом Лося поймёт, что о нём заботятся, и отпустит…

Ручей выведет к речушке, речушка – к реке, убеждал себя Роман Ильич.

Наконец, когда просохла земля и пробилась новая зелень, он вышел с рюкзаком, закрыл дверь и набрал на скрытом замке шифр, назначенный в инструкции.

С каждым шагом он твердил себе, что ещё не поздно вернуться, что ещё не поздно, что даже сейчас ещё не поздно, – пока, наконец, не стало поздно и не пришла пора разводить костёр и доставать спальник.

… – Я же говорил, что мы непременно встретимся, Роман Ильич, – сказал кто-то надо мной.

Я с трудом разлепил глаза.

– Это не ваша кровь, Роман Ильич, – продолжал тот же голос. – Как удачно всё получилось!

Ага! Вот это кто! Тот тип из кабинета Прянникова! Комиссар Мамышев, кажется… По-моему, так ничего удачного…

Но мне стало на удивление легко.

Когда-то в детстве я наблюдал, как милиционеры вяжут одуревшего пьяного скандалиста. Он вырывался и отчаянно вопил: «Я в руках закона!»

Я сейчас тоже в руках закона. Больше не надо думать, сомневаться, принимать решения…

Я полулежал в огромном кожаном кресле. Не связанный, не скованный – уже неплохо.

Судя по громадному окну, в котором виднелось только небо с проплывавшим цеппелином, мы находились в каком-то высотном здании. Этакий деловой пентхаус. Над столом висел большой поясной портрет совершенно незнакомой мне личности в белом саване – не Дзержинский, не президент, не… Может быть, это и есть Эрвин Альгримм?

Мамышев перехватил мой взгляд, улыбнулся и пощипал свою жалкую бородку.

– Не гадайте. В своё время человечество узнает его имя и благословит это имя…

– То, что останется от человечества, – уточнил я.

– То, что МЫ сочтём нужным оставить, – сказал комиссар ООН.

– Представляю, – сказал я.

– Не представляете, – сказал Мамышев. – Хотя до оптимума ещё далеко…

– «Золотой миллиард»? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Возможно, и меньше. Гораздо меньше. Вы и представить себе не можете, сколько двуногого балласта наплодила наша бедная планета в ущерб людям деятельным, творческим, здоровым душевно и телесно…

– Особенно душевно, – сказал я. – Ваша затея так и пышет психическим здоровьем. В лечебнице профессора Чурилкина было навалом таких мироустроителей. Один, например, таскал целый бумажный мешок, набитый общими тетрадями. И каждая тетрадь содержала новый законопроект. Когда мешок переполнялся, его относили в котельную, но появлялся новый…