Герберт Уэллс - Машина времени. Человек-невидимка. Война миров. Пища богов

Искусство не было для Хаксли способом передачи истины, найденной наукой. Он справедливо считал его самостоятельным путем исследования мира и нахождения истины. Но Хаксли при этом твердо верил, что художник, чей разум развился в общении с наукой, всегда имеет преимущества перед художником, к ней безразличным. Отвернуться от науки, говорил он, значит отвернуться от современности, от ее задач, отказаться мыслить в ее масштабах. Ведь наука и литература восходят к чему-то более высокому — культуре, являются частями ее, и у них общая цель: решить вопрос о месте человека в природе и его отношении ко вселенной, о пределах власти человека над природой и власти природы над ним, о смысле жизни.

Хаксли и сам пытался в пределах научной публицистики ответить на эти вопросы. Он говорил о науке, людях, общественных условиях и установлениях честно, прямо, бескомпромиссно. Пропагандируя революционную теорию Дарвина, он доказывал, что перемены — общий закон жизни. Его слова звучали вызовом по отношению к викторианской Англии с ее догмами и предрассудками. Ревнители старины поносили Хаксли, у молодых людей, подобных Уэллсу, он вызывал поклонение и восторг.

Можно без преувеличения сказать, что, воспитывая из Уэллса ученого, Хаксли воспитывал из него писателя и просветителя. Сочетание скрупулезной верности фактам с очень широким их осмыслением и смелостью предположений — вот что приобрел у него будущий писатель. Впоследствии это скажется на всем: и на теории романа, предложенной Уэллсом (он называл его «роман, вобравший в себя всю жизнь»), и на его научной фантастике, и на его подходе к самым разным областям жизни.

Но до момента, когда Уэллс осуществит свое предназначение, пройдет немалый срок. Университет ему удалось окончить не сразу. После выхода из университета он еще некоторое время преподавал биологию в школе и в заочном колледже. Только в 1893 году Уэллс начал жить литературным трудом.

Писал Уэллс давно, по сути дела, с детства, и печататься тоже начал достаточно рано. В 1887 году он опубликовал в небольшом университетском журнале «Сайенс скулз джорнал» «Рассказ о XX веке», представлявший собой нечто среднее между сатирой, научной фантастикой и пародией на нее. Год спустя начал печатать в том же журнале повесть «Аргонавты хроноса», но не сумел закончить. Потом потянулись годы, почти целиком отданные журналистике. Уэллс, можно было подумать, отказался от мечты писать повести и романы...

В действительности дело обстояло иначе. Неоконченная повесть не давала забыть о себе. Он пробовал все новые ее варианты и не мог остановиться ни на одном. Он чувствовал: найдено что-то интересное, важное, значительное, и тем более не решался привести в исполнение какой-либо из зарождавшихся замыслов. Каждый из них казался чем-то очень частным по отношению к общей идее. В конце концов он все-таки отдал предпочтение одному варианту. Из него возникла шесть лет спустя после «Аргонавтов хроноса» «Машина времени». Неиспользованные же варианты послужили основой для других произведений.

Так из одной юношеской повести возник чуть ли не весь ранний цикл романов Уэллса.

Конечно, это было бы невозможно, если бы в основе не лежала общая мысль, общий взгляд на мир.

В январе 1902 года, когда цикл романов, начатый «Машиной времени», был завершен, Уэллс выступил с лекцией «Открытие будущего», в которой задним числом сформулировал многие положения, послужившие теоретической предпосылкой его фантастики.

Можно, пишет Уэллс, по преимуществу интересоваться прошлым человечества, можно будущим. Но в начале XX века человечеству особенно необходимо видеть свое будущее, исследовать все возможные его варианты, добиваться, чтобы осуществились наиболее благоприятные из них. Людям, смотрящим в будущее (Уэллс относит себя к их числу), «мир представляется одной огромной мастерской, настоящее же — не более чем материалом для будущего».

Уэллс поставил себе целью писать не об отдельных человеческих судьбах, но о судьбе всего человечества, о движении истории, о грандиозных мировых потрясениях, о взлетах и падениях человеческого разума — обо всем, что может случиться впереди. Сегодняшний день он тоже оценивал с точки зрения будущего. В настоящем, считал он, важнее всего то, какое будущее оно готовит. Уэллс не был писателем-фантастом в узком понимании слова. Сделанное им очень много значило для литературы в целом. Своим творчеством он помог расширить ее горизонты, ведь он первый уловил, насколько увеличились масштабы действительности, убыстрилось движение времени, какие предстоят перемены. И современники быстро его оценили. «Машина времени» сразу принесла ему известность, и успех его упрочился, когда ранний цикл романов был завершен. Но нам все же легче, чем современникам Уэллса, судить о достоинствах этих книг. Мы знаем, как плодотворно отозвалось сделанное Уэллсом на мировой литературе. Знаем и то, что он — сколько интересных и умных произведений в дальнейшем ни написал — никогда больше не поднялся до вершин, достигнутых в первые годы. Молодой писатель был уже классиком.

Идея прогресса — это главное, чему посвящено все творчество Уэллса. Из множества проблем, притязавших на первенство, он выбрал ту, которая действительно значила больше других.

Понятие прогресса — не из очень давних. Оно сформировалось по-настоящему только в XVIII веке и тут же выявило сложную свою диалектику. Является ли материальный прогресс гарантией прогресса в социальной и нравственной области? Этот вопрос поставил в 1750 году Жан-Жак Руссо в своем «Рассуждении по вопросу: способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов» — и ответил на него отрицательно. Более того, Руссо обрисовал ситуацию, при которой материальный прогресс ведет к нравственному регрессу. Этот кажущийся парадокс становится законом в обществе, где на одном полюсе сосредоточено богатство, на другом — бедность; на одном — могущество, на другом — беззащитность; на одном — власть, на другом — рабство. Учение Руссо сделало его главным философом Великой французской революции. Прах его был перенесен в Пантеон, вожди революции пользовались его терминологией. Но общество, созданное этой революцией, заставило снова поставить тот же вопрос и дать на него тот же ответ.

Молодой Уэллс был из тех, чей ответ прозвучал достаточно определенно.

Годы, проведенные в Лондонском университете, были отданы не одной только науке. Уэллс не придумал еще термина «роман, вобравший в себя всю жизнь», но сам с юношеской страстностью стремился словно бы вобрать ее всю в себя и жадно впитывал все, что могло помочь ему в ней разобраться. А жизнь, с которой он столкнулся, требовала новых ответов. Королеве Виктории предстояло царствовать еще немало лет, но век ее высшей славы уходил в прошлое. Восьмидесятые годы поколебали устойчивое, респектабельное, с пышным фасадом здание викторианства. Оно стояло еще прочно, но в нем все чаще начинали звенеть стекла, шли трещины, отваливались куски штукатурки. Отлаженный десятилетиями механизм отношений между классами начинал давать перебои. Возникли новые профсоюзы, более широкие по составу, чем старые, и менее склонные к компромиссам. Оживилось стачечное движение. Во всей общественной жизни страны обнаружился сдвиг влево. И молодой студент с восторгом приветствовал новые веяния. Он бегал на митинги, читал труды историков, философов, социологов, строил наедине с собой планы нового общества.

Читать дальше