Ника Батхен - Поденки [СИ]

Сделав круг над площадкой, Абделькарим спустил трап аккурат в центр.

— Будь осторожна, Таняша!

— Спасибо! — чмокнув враз порозовевшего араба в бородатую щёку, Таня махнула ему рукой и начала спускаться. Удачно пригнанный рюкзак совсем не стеснял движений.

— Я на связи, покружу над горами ещё пару часов! Если что — вызывай! — хитро прищурясь, Абделькарим как умел, воспроизвёл приветственный жест гусениц.

Таня ответила ему тем же жестом:

— Договорились! До встречи!

Знакомый извилистый узкий проход совершенно не изменился — те же острые камни в стенах, тот же гладкий, словно отполированный пол в жилых коридорах, тот же тусклый свет, те же запахи. Но с первых метров Тане стало не по себе. Она остановилась помедитировать, разогнать страхи. Однако тревога не оставляла, и вскоре стала ясна причина. Тишина. Коридоры опустели, ни единой гусеницы не ворочалось в спальне, не чавкало размоченными плодами в кладовых, не шипело на товарок, щёлкая жвалами. Таня заглянула в пещеры верхнего яруса — ни единого мохнобрюхого, ни даже свежих следов жизнедеятельности. Если бы они решили переселиться в другие пещеры, из-за слизней, например, их бы видели на поверхности. Самих гусениц или хотя бы следы. Значит, где-то прячутся… или все вместе работают на полях? Или в озере плавают? Ощущения от пещер оказались странными, но не страшными, смертью не пахло. Пока не пахло? Поправив лямку рюкзака, Таня резко свернула, чтобы подняться на холодный ярус с картинами и осмотреть город сверху.

Стенная роспись исчезла. Точнее камни оказались сплошь заляпаны багряной краской с редкими вкраплениями жёлтой и белой. Назвать это живописью не смог бы и самый заядлый абстракционист. Кое-где проступали отпечатки педипальп, словно художникам хотелось оставить оттиски-автографы на своих творениях. И запахи, море тонких и острых, пронзительных ароматов, как на восточном рынке. Не удержавшись, Таня потрогала бурые потёки краски — благоухали именно они. Аж голова закружилась. На всякий случай девушка взяла пробы и запаковала в контейнер, несколько раз щёлкнула изменившийся интерьер, и только потом встала на цыпочки и выглянула из стенного проёма.

Внизу, вокруг помутневшего озера колыхалось живое море всех оттенков красного цвета. Тысячи гусениц, вздыбившись, сплетясь педипальпами, двигались в едином ритме, словно бы танцевали или молились. Они занимали всё видимое пространство, кроме мокрой, покрытой светящейся слизью дороги, ведущей к главному выходу из пещерного города. Это выглядело величественно и жутко — так завораживает извержение вулкана или солнечный протуберанец. Таня не думала, что население города настолько велико.

Праздник разумных существ, середина зимы, какой-нибудь местный Новый год или биологический процесс — роение, например. И на Ли, на бедняжку, скорее всего поэтому и набросились. Оперев камеру о каменный бортик, Таня сделала несколько общих кадров. Для крупных планов не хватало зумма объектива и мощности камеры. Цифровой аппарат со стабом и моментальной раскадровкой справился бы как плюнул, но не механика. Поэтому хошь-не-хошь пора спускаться. Тане сделалось не по себе от мысли оказаться в толще огромных шевелящихся тел. Если они, испугавшись чего-то, рванутся прочь, то тупо раздавят её. А если проявят агрессию, не узнают свою старую гостью или откажутся воспринимать знаки? Таня вздохнула. Она погибнет, и её именем назовут пещеру. Или гору. Или весь континент… А планету не хочешь, родная?! Фу, как стыдно.

Зацепившись взглядом за шевеление, Таня глянула вниз — огромная темно-багровая гусеница в корчах билась на мелководье. Бедная тварь раздирала себе шкуру об острые камни, выщипывала педипальпами волоски с боков, плевалась мутной жижей. Скатившись на глубину, она полностью погрузилась под воду, потом с трудом выбралась на берег, и, содрогаясь всем телом, поползла наверх. За ней оставался мокрый слизистый след, гусеница явно собралась умирать, от старости или болезни. Сородичи провожали её жестами, похожими на человеческое прощание. Изумленная Таня щёлкнула затвором наугад, чтобы сохранить представление о произошедшем, и тут же следующая гусеница, ещё более массивная, выдвинулась из рядов к озеру. Сомнений не было — мохнобрюхие творили довольно сложный обряд. «Моритури те салютант».

Чуть подумав, Таня сделала базу: сложила вещи и расстелила спальник в одной из ниш верхнего «этажа». Затем крадучись спустилась к нижнему ярусу. Коридоры по-прежнему оставались пустыми, из проходов сильно пахло корицей. Воздух стал плотным, давящим, шум от слитного шевеления гусениц вызывал неприятный озноб. Что-то подсказывало — на открытое пространство лучше не выходить, но Таня рискнула. Решительно сжав кулачки, она шагнула на площадь, в колыхание тел. На минуту гусеницы расступились, волна заглохла. Наступило молчание, прерываемое лишь плеском несчастной твари, ворочающейся в воде. «Ничего страшного, мы общались уже тысячу раз!» Девушка изо всех сил широко улыбнулась и воспроизвела неизменно её выручавший приветственный жест. Ближайшая гусеница стремительным рывком педипальпы сдернула с Тани камеру, чуть не свернув девушке шею. Другая метким ударом жвал пропорола «кожу» на предплечье. Третья плюнула прямо в лицо липкой и смрадной жидкостью, чудом не угодив в глаза. Колени у девушки подогнулись, она поскользнулась и шлепнулась на камни, в слизистое пятно. Истерический ужас овладел Таней, она зажмурилась, понимая, что сейчас её начнут убивать, разорвут на части. Как назло в трагическую минуту, ей не вспомнилось ничего важного — только партия в го с Мацумото, как щёлкали по доске камешки — чёрный-белый. По счастью тело оказалось умнее — извиваясь, как змея, прижав руки к бокам, чуть приоткрыв глаза, Таня поползла по зловонной, покрытой слизью тропе. Девушка понимала — любое неверное движение — и от неё не останется и мокрого места. Мерзкая слизь раздражала лицо, моментально засыхая на коже болезненной коркой. Гусеницы чуть расступились, давая дорогу, и сомкнули ряды, сцепились педипальпами, снова заколыхались в едином, монотонном и жутком ритме. По тяжёлому скрежету и хлюпанью Таня поняла, что давешняя умирающая гусеница из озера ползет в ту же сторону, а громкий плеск возвестил — в воду плюхнулась следующая тварь.

Подъём ползком (до выхода из пещеры Таня не рисковала вставать на ноги) по склизкому, мокрому, крутому и гнусному коридору в сопровождении умирающих гусениц навсегда остался одним из самых тяжелых впечатлений в Таниной жизни. Умирающим гусеницам было больно, страшно и одиноко, всё время больно, невероятно одиноко и чертовски страшно. Они покидали свои жилища, как, наверное, уходили прощаться с жизнью больные старые звери. Мощный инстинкт гнал их вперед, к солнцу, на снежный простор. А Таня чувствовала гусениц так, как если бы была телепаткой, каждый острый камешек, царапающий открытую рану, каждая судорога усталого тела тварей отзывались в ней. Она как умела пробовала помочь обессилевшим тварям, подпирала плечом, подпихивала — а громоздкие туши всё скользили и скользили назад. Таня чувствовала, что её неуклюжая помощь утешает их. Позволив себе встать на ноги, она вспомнила про лазер и, отогнав от себя мысль прекратить страдания несчастных созданий, в двух местах подрезала лед, чтобы гусеницам было удобней ползти.