Елена Асеева - Последний [СИ]

Все началось, как в тех дурацких фантастических кинофильмах, которые многие годы крутили нам с экранов телевизоров и в кинотеатрах, точно подготавливая. А может всего только человеческому обществу присуще нагнетание напряжения, поиски не самих причин и их решения, а резкое рубящее действие… Как к примеру вторжение инопланетян или война, межнациональные конфликты, кровопролитие, в итоговом своем состоянии дающее гибель людей, голод, слезы, обездоленность.

Может никто и не подготавливал…

Просто сами люди делали все… Создавали, так сказать, почву к собственному вырождению, к собственной гибели… Высеивая разврат, пожирая вольнодумие, стирая границы между первым и вторым, а потом внедряя рабское, извращенное понимание счастья, которое наполняло лишь материальное благополучие, неуемная жажда наживы и вечный поиск чего бы еще сожрать, уничтожить, переработать.

Может никто и не подготавливал… и даже о том не помышлял.

Просто властьдержащие потворствовали своим и нашим противоестественным, а может даже и болезненным отклонениям, демонстрируя перед нами яркие картинки льющейся крови, воспроизводя для нас резкие, короткие звуки выстрелов и насыщая нас кисло-смрадным запахом гниения.

Они вторглись ночью…

Относительно той страны, местности, где я жил… сразу лишив нас электричества, связи, Интернета, остановив движение всех часов, приборов, механизмов и даже обесточив двигатели автомашин.

Поэтому мы и не знали, что происходило в других местностях, странах, континентах.

Мы не услышали об том вторжении с экранов телевизоров, из мобильных телефонов, по радио… Мы это лишь увидели, когда поутру вышли из домов и квартир.

А увидев, замерли… уставившись в небо…

Этот момент я помню очень хорошо, он точно всплеск события застыл в моем мозгу… И даже сейчас, закрывая глаза, я продолжаю видеть серо-голубые небеса, только местами прикрытые белыми дырявыми полосами облаков, и висящие в них огромные космические аппараты, пожалуй, корабли. Их бутылковидные корпуса, какие-то полупрозрачно-голубые, напоминали собой по форме морских медуз. А тонкие, увенчанные воронками, щупальца, выходящие из утолщенной части растянувшиеся во все стороны, едва шевелились. Так, что казалось, небо и океан поменялись местами, перевернувшись…

Помню, как лучи восходящего на небосклон солнца проходили сквозь корпуса кораблей и их щупальца, ровно те не имели внутри себя ничего плотного, а были всего-навсего туманными сгустками или тенями.

Я помню царящую кругом тишину, когда молчали не только люди, птицы… Молчал вечно суетящийся город, живущий многообразием звуков: от криков детей, скрежета тормозов, до взвизгивающих сирен скорых и полиции. И в том относительном безмолвие слышался лишь далекий отрывистый лай собаки, вроде указывающий, что город пока жив, как и живы наполняющие его люди…

Папа тогда сказал, что инопланетяне к нам присматриваются, а может исследуют или готовятся нанести удар… В те дни слово «может» звучало очень часто из уст взрослых. Не только папы, но и соседей…

Это я тоже помню, как и помню наполненные ужасом лица людей…

Папа был, вообще, помешан на всяких заговорах, инопланетянах. Ковыряясь в Интернете, он все время готовился к концу света, ждал падения метеорита, поголовной чипизации населения, вторжения пришельцев. Подозревая в тех заговорах правительственные организации, секты, всякие движения… И если меня это зачастую пугало, старшего брата, Сашку, раздражало.

Папа не всегда был таким бесноватым (так называл его Сашка), это с ним случилось после смерти мамы. Может он тогда, что-то почувствовал, понял или принял. Ну, как экстрасенс, что ли…

Это все тоже было из ряда «может»…

Впрочем, когда медузы инопланетян появились в небесах, Сашка взял все свои слова, про бесноватость, обратно, поэтому не стал спорить с папой. И на его предложение, как можно скорей убраться из города, ответил согласием. Я, конечно, ничего не ответил, потому что моего мнения не спрашивали.

Видимо, потому как моим мнением не поинтересовались, я не очень запомнил сами сборы и наш уход из дома. Как-то отчасти в памяти сохранились картинки города: практически полностью опустевшие улицы (ровно люди на радостях решили отлежаться в домах), да стоящие на них то там, то тут легковые машины, троллейбусы и автобусы. Сами улицы, как оказалось, патрулировали вооруженные наряды полиции и военных с собаками, впрочем, и тут на своих двоих, в лучшем случае конные подразделения. Местами работали небольшие частные продуктовые магазины, хотя все иные учреждения были закрыты. И на удивление в городе сохранялось определенное спокойствие и, пожалуй, даже порядок. Очевидно, стоящие в его управлении люди, что-то знали, а может (опять это может) всего только надеялись на что-то. Как к примеру, что инопланетяне вскоре спустятся и наладят с землянами, в частности с ними, дружественные отношения.

Теперь я вновь плохо помню…

Так иногда бывает, особенно у детей… В их памяти сохраняется лишь яркое, интересное событие, а серость, обыденность и трудность напрочь смыкается плотным туманом. Поэтому я даже не запомнил, сколько дней мы шли, в каком направлении, карабкаясь по склонам гор, разводя под ногами апрельскую грязь, выходя на тропы и точно дикие звери путая следы идущего в след нас охотника.

Память избирательна…

Иногда она скрывает целые пласты нашей жизни, покрывает маревом забвения те или иные фрагменты. И, одновременно, оставляет ярким всплеском какое-то малозначимое событие, одиночный факт или эпизод который ты бы и сам не сильно хотел вспоминать.

Из всего нашего похода я почему-то запомнил довольное выражение морды своего пса, Рекса. Его треугольные и высоко расположенные на голове уши, с закругленными кончиками, слегка вздрагивающие от волнения. Высунутый из пасти розовый язык, словно взбивающий в пенистые комочки слюну на нижней губе. И безостановочно мотыляющийся туда-сюда, хорошо опушенный и развивающийся, как перо, хвост, может желающий помочь своему обладателю взлететь. Выбравшийся с хозяевами из города, Рекс (в отличие от нас) находил в самом путешествии радость, не только выказывая ее собственным счастливым видом, но и громким лаем на все то, что встречалось в лесу, будь ли то птица на ветке или поскрипывающая высохшая листва на земле.

Папа привел нас к заброшенной лачуге. Пояснив, что ее соорудил неизвестно кто и, определенно, неизвестно когда, может для жизни, а может для чего-то иного. И так как хозяина лачуги не имелось, в ней почасту останавливались охотники да туристы, приспособившие ее для своих нужд. Это был небольшой сруб, с малюсенькими сенцами и такими же крошечными двумя комнатками. Точнее даже одной, разделенной внутренней перегородкой на два помещения, где в центральной комнате находился всего только срубленный стол и лавка возле стены. А во второй, приподнятый дощатый помост на котором мы спали, укрываясь всей одеждой какая у нас имелась.