Рэй Брэдбери - Марсианские хроники. Полное издание

Хэтти сложила узкие черные ладони в молитвенном жесте, чтобы отогнать переполнявший ее ужас. Они лавировали между другими автомобилями, водители которых то и дело кричали: «Эй, Вилли, погляди!» – и, широко улыбаясь, демонстрировали веревки и ружья, а затем проносились мимо.

Вилли затормозил посреди пыльного пустыря.

– Приехали, – сказал он, открыл ногой дверь и, волоча оружие за собой, зашагал по космодрому.

– Вилли, ты точно решил?

– Я ждал этого двадцать лет. Мне было шестнадцать, когда я улетел с Земли, и улетел с радостью, – ответил он. – Меня, да и тебя, и кого бы то ни было из нас там ничего не держало. До сих пор я ни разу не пожалел. Здесь мы обрели мир и покой, впервые вздохнули полной грудью… Все, пошли.

Он начал протискиваться сквозь черную толпу, обступавшую его.

– Вилли! Вилли, что дальше? – сыпались вопросы.

– Вот ружье, бери, – отвечал он с резким тычком. – Вот еще одно. Вот пистолет. А вот дробовик.

Народ обступил его так плотно, что казался одним черным туловищем с тысячей рук. Каждый тянулся за оружием с криком: «Вилли, мне! И мне, Вилли!»

Хэтти стояла рядом, прямая и молчаливая, плотно сжав пересохшие губы.

– Принеси краску! – велел он жене.

И она притащила банку желтой краски. На космодром как раз въезжал трамвай, у которого впереди висела свежая табличка: «ДО МЕСТА ПОСАДКИ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА». Внутри было полно людей. Весело переговариваясь, они вышли из трамвая и побежали по пустырю, спотыкаясь, но под ноги не глядя. Женщины несли корзинки с едой, мужчины были в рубашках с закатанными рукавами и соломенных шляпах. Трамвай остался стоять, тихо гудя. Вилли забрался в вагон, поставил краску на пол, открыл, размешал, макнул туда кисточку, взял трафарет и влез на сиденье.

За спиной, гремя монетницей, вырос кондуктор.

– Эй! А ну слезай! Ты чего это удумал?

– Сам не видишь? Расслабься!

И Вилли начал выводить желтой краской по трафарету сначала Б, потом Е, потом Л, с ужасной гордостью поглядывая на свое творение. Когда он закончил, перед кондуктором возникла блестящая свежая надпись: «БЕЛЫЕ ЕДУТ СЗАДИ». Он вчитался еще раз: «БЕЛЫЕ». Моргнул. «ЕДУТ СЗАДИ». Повернувшись к Вилли, кондуктор расплылся в улыбке.

– Ну как, годится? – спросил тот, слезая.

А кондуктор в ответ:

– Еще как годится!

Хэтти наблюдала за всем этим снаружи, прижав руки к груди.

Вилли вернулся к толпе. Она все росла: люди прибывали на машинах с визжащими тормозами и скрипящих трамваях из соседнего городка.

Вилли взобрался на ящик:

– Мне нужны добровольцы. За час вот так вот надо раскрасить все вагоны. Кто хочет?

Взметнулись руки.

– Отлично, идите!

И они пошли.

– У кого есть веревки, пусть идет в театр отгораживать последние два ряда для белых.

И снова лес рук.

– Вперед!

И они тоже побежали.

Вилли огляделся вокруг, весь в поту, запыхавшийся, но гордый от бурлящей внутри энергии. Он опирался на плечо жены, которая, опустив глаза, стояла у его ног.

– Так, что еще? – громогласно продолжил он. – Ах да! Теперь законы. К вечеру запретить смешанные браки!

– Верно! – поддержал его хор голосов.

– С сегодняшнего дня чистильщики обуви могут бросать работу!

– Уже бросаем!

По всему городку народ воодушевленно кидал тряпки на землю.

– А еще надо установить минимальный заработок, ведь так?

– Так!

– Пускай белые получают не меньше десяти центов в час.

– Верно!

К ним спешил мэр.

– Так это ты, Вилли Джонсон? А ну слезай с ящика!

– Попробуйте заставьте.

– Ты скликаешь толпу!

– Именно так.

– Разве ты ребенком не ненавидел такие толпы? Чем же ты лучше тех белых людей, которым готовишься учинить расправу?

Вилли даже не смотрел на мэра, он видел перед собой только лица собравшихся: кто-то улыбался, кто-то хмурился, кто-то удивленно озирался, а кто-то в страхе и отвращении пытался отстраниться.

– Времена изменились и обстоятельства тоже.

– Ты еще пожалеешь, – пригрозил мэр.

– Тогда мы устроим голосование и выберем нового мэра.

На улицах начали возникать свежие вывески: «ВХОД НЕ ДЛЯ ВСЕХ. Заведение оставляет за собой право отказать в обслуживании без объяснения причин». Вилли радостно захлопал в ладоши – как здорово-то, господи! Добровольцы тормозили трамваи и красили белым задние сиденья, чтобы сразу было ясно, для кого они. Добровольцы с задорным смехом врывались в театры и отгораживали галерки веревками. Их жены в это время задумчиво толклись на тротуарах, а детей насильно загоняли по домам, чтобы те не видели этого варварства.

– Ну что, все готовы? – крикнул Вилли Джонсон и воздел над головой канат с аккуратно завязанным узлом.

– Готовы! – ответила ему половина толпы. Остальные, перешептываясь, рассосались, как массовка, не желающая принимать участие в кошмарном представлении.

– Вот она! Летит! – раздался мальчишеский голос.

Как марионетки, подвешенные на одну ниточку, все в толпе задрали голову.

По небу, шипя рыжим пламенным хвостом, грациозно плыла ракета. Сделав круг, она пошла на снижение; народ ахнул. Приземлилась. Трава тут и там занялась огнем, но быстро потухла. Какое-то время ракета стояла тихо, а затем на глазах у застывшей толпы из большого люка на боку со свистом вышел воздух, и дверь отползла в сторону. В проеме показался старик.

– Белый человек, белый человек, белый человек… – прошелестела толпа; это дети шептали друг другу на ушко, толкались локтями и указывали пальцами. Весть волной прокатилась до самых последних рядов, где на ветру и солнце стояли трамваи, от которых пахло свежей краской. Шепоток растворился в воздухе.

Никто не шелохнулся.

Белый человек держался ровно и прямо, но лицо его изрезали глубокие морщины, и оно уже несколько дней не знало бритвы. В помутневших, почти скрытых бельмами глазах застыла вековая скорбь от пережитого за прошедшие двадцать лет. Он был тонок и сух, как осыпавшийся куст. Руки дрожали, и ему пришлось опереться о люк.

Вяло улыбнувшись, он протянул руку навстречу черной толпе. Убрал.

Никто не шелохнулся.

Он всматривался в их лица; должно быть, он видел оружие и веревки, должно быть, чувствовал запах краски, но не придавал этому значения. Все молчали, тогда заговорил он – тихо и медленно, не думая, что кто-то будет перебивать. Никто и не перебивал. И голос у него был очень усталый, старый и бесцветный.

– Неважно, кто я такой. Мое имя все равно ничего вам не скажет. Ваших имен я тоже не знаю. Может, после. – Он помолчал, прикрыв глаза, и продолжил: – Давно, очень давно, двадцать лет назад вы оставили Землю. Для нас это все равно что двадцать столетий – столько всего случилось. После вашего отлета началась Война, – он многозначительно кивнул. – Да, Война с большой буквы. Третья мировая. Она шла все это время и закончилась только год назад. Мы разбомбили все крупные города мира: Нью-Йорк и Лондон, Москву и Париж, Шанхай, Бомбей и Александрию. От них ничего не осталось. А когда закончились крупные города, мы начали уничтожать и жечь маленькие.