Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Повести, рассказы [Авторский сборник]

— Какая же это память? Выдумка.

— Память о выдумке. Память страстно желаемого, но уже невозможного. Придуманное, воображаемое где-то отложилось в подсознании, а сейчас всплыло. Другой вид памяти. Другой цвет.

— Совсем другой, — сказал Родионов. — Купол синеет.

Зеленое облако над кратером, в глубине которого горел невидимый с веранды метеорит, действительно меняло окраску. Зеленый хрусталь синел сверху вниз, и прозрачная синева эта словно стекала пылающим газом к земляному барьеру.

— Третий цвет памяти, — высказал общую мысль Шадрин.

— Четвертый, — поправил Микульский. — Белый забыли.

— Белый ничего не принес, кроме жары. Желтый вызвал действительное, зеленый — воображаемое. Интересно, что извлечет из памяти синий.

— Стоит попробовать, — сказал Родионов. — Или, быть может, вы хотите? — обернулся он к сидевшему рядом Микульскому.

Тот не ответил, молча вглядываясь в синий, струящийся, как на вывесках, газ, почему-то не растекающийся в темноте ночи.

— Нет, — проговорил он наконец, — не желаю. И вам не советую. Кто знает, какие изменения вызывает излучение в мозговых клетках? Обратимые или необратимые? Нормальные или патологические? Ваши предшественники здоровехоньки, и я не хочу их пугать. Но стоит ли рисковать вам? Новый цвет — новый вид излучения.

Родионов уже встал и шагнул к лесенке в сад.

— Мало ли приходилось рисковать в жизни, если риск стоящий, — сказал он, не оборачиваясь.

Его не останавливали. Он сделал то же, что и Шадрин, найдя отпечатки следов на рыхлой земле. Он даже присел поудобней, положив руки на согнутые колени и сунув голову в необжигающий синий газ. Но газ уже таял, сливаясь с окружающей темнотой.

— Опоздал, — грустно сказал Родионов.

Синий, светящийся изнутри купол над ямой с метеоритом действительно погас или растаял во тьме. Ни одной искорки света не пробивалось из кратера. Сад был наполнен прочной ночной темнотой, в которой таяли и сливались даже тени деревьев.

Торопясь и толкая друг друга, все бросились к яме.

— Не упадите, — предупредил Котов, чиркая спичкой.

Слабый огонек осветил черную яму и блеснувший в глубине кусочек металла. Холодный порыв ветра тотчас же погасил спичку.

— Может, за фонариком сбегать? — спросил Шадрин.

— Зачем?

— Посмотрим. Пощупаем. Вдруг еще не остыл.

— Не надо, — сказал Котов. — До приезда комиссии ничего трогать не будем.

— А что найдет теперь эта комиссия — кусок железа?

— Не знаю, — отозвался из темноты Микульский, — он опять думал вслух. Может быть, что-то покажет химический анализ? Должны же быть какие-то элементы, вызывающие излучение. Может быть, даже удастся объяснить его цветовую гамму? А может быть, оно просто создавало низкочастотное магнитное поле? Любопытно бы во время ступора приблизить магнит к голове испытуемого. Ослабла бы галлюцинация или бы совсем исчезла?

— Пошли, Феликс Юрьевич, — вздохнул Родионов. — Нет у нас никаких данных. Уснула рыбка.

Секундное молчание, и потом тихий смешок Микульского.

— Золотая рыбка. Кое-что и нам принесла. Павел Михайлович блестяще решил тяжелую следственную задачу, Слава больше уже не струсит в минуту опасности, ну, а вам просто не повезло — опоздали. Так что есть данные, Федор Кузьмич. Интереснейшие свидетельства о воздействии излучения на память плюс мой личный опыт.

— Какой? — удивился Котов. — Вы же не заинтересовались ни желтым, ни зеленым, ни синим.

— А белый? Я все-таки заглянул в эту яму.

— И что? — Славка, шагнув вперед, чуть не скатился вниз.

— Так, пустяки. Тоже воспоминание. Только совсем-совсем недавнее. И никак не скорректированное. Для рассказа неинтересно, — сказал Микульский и, попрощавшись, пошел к калитке.

Все уже разошлись, а Котов все еще стоял в темноте, вспоминая случившееся. Два удивительных случая, два маленьких чуда. И где-то внизу в глубине трехметрового кратера лежал посланец из космоса — невидимый сейчас кусочек неизвестного вещества, таящий в себе, может быть, великие тайны.

Разгадает ли их наука?

До посадки на самолет в Сан-Хорхе Белов ничего не знал ни об этих прожженных напалмом джунглях, ни об экспериментах доктора Дюбонне, ни о кучевой мошкаре. Но о мошкаре потом.

О партизанской войне в джунглях Александр Белов знал только то, о чем довольно скупо сообщали телеграммы ТАСС. Войска правящей военной хунты где-то наступали, где-то отступали, бомбили с воздуха индейские деревни и выжигали обмененным на американские доллары напалмом мангровые леса. Все это не имело прямого отношения к научной теме Белова. Правда, он и сам не очень точно ее формулировал: «Так кое-что о физико-химическом моделировании некоторых процессов мышления». Но даже с испанским языком она не была связана. А поводом к этой дальней поездке послужил именно испанский язык.

— Придется тебе лететь, Белов, — сказал, вернувшись с совещания директор института Шелонский. — Один ты у нас, можно сказать, испанец. Больше некому.

Во время совещания вдруг загудел телефон. Председатель послушал, поморщился и, прикрыв трубку рукой, спросил Шелонского: «Нет ли у тебя парня, который знает испанский и бывал за границей?» — «Есть», — сказал Шелонский. С этого и началось.

А лететь надо было в качестве сопровождающего два ящика с медикаментами, выделенными коллективом фармацевтического завода в помощь партизанам этого далекого труднодоступного уголка. Оформленный сопровождающий неожиданно заболел, и судьба бросила вместо него Белова.

Чтобы добраться до Сан-Хорхе, ему пришлось два раза пересаживаться и перегружать свой багаж — с самолета на катер, с катера на пирогу. Теперь предстояло третье путешествие — и снова по воздуху. В Сан-Хорхе не было аэропорта — просто близ сожженной напалмом и покинутой жителями индейской деревни в гуще мангрового леса была расчищена площадка, на которой подымались и приземлялись легкие транспортные самолеты, связывавшие побережье с партизанским краем. Пока двое индейцев с автоматами на спине загружали ящики в кабину самолета, а неразговорчивый летчик-метис куда-то исчез, вероятно для отчета или дальнейших инструкций, Белов коротал время в сарайчике из рифленого железа с крышей, замаскированной крупными, будто лакированными зелеными листьями. Сарайчик громко именовался баром, но ничего не мог предложить посетителю, кроме вяленой говядины и теплого пива в американских консервных банках. Здесь Белов и познакомился с Иржиком, говорившим по-испански не хуже, но и не лучше его.