Рэй Брэдбери - Марсианские хроники. Полное издание [litres]

И он стал перечислять города, деревни, улицы. С каждым новым названием среди собравшихся поднимался шепоток.

– Мы стерли с лица Земли Натчез…

Перешептывание.

– …затем Коламбус в Джорджии…

Снова перешептывание.

– …сожгли Новый Орлеан…

Вздох.

– …и Атланту…

Еще один.

– …и от Гринуотера в Алабаме ничего не осталось.

Вилли Джонсон вскинул голову, приоткрыл рот, в глазах у него мелькнул огонек узнавания. От Хэтти это не ускользнуло.

– Ничего не осталось, – медленно повторил старик. – Хлопковые плантации – сгорели.

Толпа выдохнула.

– Хлопкопрядильные фабрики – взорваны.

И снова.

– Фабрики радиоактивны. Все радиоактивно. Дороги, фермы, поля и все остальное.

И он продолжил перечислять города и деревни:

– Тампа.

– Так я ж оттуда, – прошептал кто-то.

– Фултон.

– А я – оттуда, – произнес кто-то еще.

– Мемфис.

– Мемфис?! – воскликнули из толпы. – Его тоже сожгли?!

– Взорвали.

– И даже Четвертую стрит?

– Целиком, – ответил старик.

Народ зашевелился. Проснулись воспоминания двадцатилетней давности. Города и деревни, парки и здания, вывески, церквушки и магазины за углом – все всплыло в памяти собравшихся. Каждое название находило у кого-нибудь отклик, и каждый, кто еще видел все это, вспоминал прошлое. За исключением детей.

– Ларедо.

– Я помню Ларедо.

– Нью-Йорк.

– Я держал магазинчик в Гарлеме.

– Гарлем разбомблен.

Разбомблен – какое страшное слово. Знакомые, памятные места – в руинах. Как такое можно представить?

– Гринуотер в Алабаме, – пробормотал Вилли Джонсон. – Я там родился. Я помню.

Ничего не осталось. Ничего. Так сказал этот человек.

– И вот мы взорвали и уничтожили все. Глупцы тогда – глупцы и теперь, – продолжал тем временем старик. – Миллиарды погибли. На всей Земле сейчас наберется не больше полумиллиона человек всех рас и народов. Из обломков нам удалось наскрести металла всего на одну ракету – вот она. Именно на ней мы за месяц долетели до Марса просить у вас помощи.

Он замолчал, пытаясь разглядеть какую-то реакцию на лицах собравшихся, но ничего конкретного не увидел.

Хэтти Джонсон почувствовала, как муж напряг руки и сжал в кулаках веревку.

– Мы – глупцы, – тихо проговорил старик. – Мы погубили цивилизацию и вместе с ней Землю. Города не спасти – они еще лет сто будут радиоактивны. Земле конец, окончательно и бесповоротно. Наша эпоха на ней прошла. У вас остались ракеты, на которых вы покинули Землю двадцать лет назад и с тех пор так и не пытались вернуться. Сегодня я прошу вас снова запустить их. Вернитесь на Землю, заберите выживших и перевезите их на Марс. Помогите нам в эти трудные времена. Мы – глупцы. Перед лицом Господа мы признаем, что были полны злобы и глупости. Мы все: и китайцы, и индийцы, и русские, и британцы, и американцы – просим вас о милосердии. Несчетные века никто не возделывал марсианскую почву. Здесь хватит места всем. Это хорошая почва: я видел ваши поля с высоты. Мы будем обрабатывать и убирать их за вас – для вас. Да, мы готовы даже на это. Делайте с нами что хотите – мы этого заслужили, только прошу, не отрекайтесь от нас. Конечно, я не могу требовать от вас немедленного ответа. Если скажете, чтобы я вернулся в ракету и летел восвояси, то так тому и быть. Больше мы вас не побеспокоим. Но позвольте нам прилететь сюда, и мы будем работать на вас, как вы когда-то: убирать дома, готовить еду, чистить обувь, – и будем вечно молить прощения у Господа за все те беды, которые мы причинили себе, вам и другим.

На этом он закончил.

Повисло вселенское молчание. Такое густое, что его можно было взять в руку; тяжелое, словно грозовые тучи. Черные руки беспомощно повисли, как плети, черные глаза смотрели на старика, а тот не двигался в ожидании чего-то.

Вилли Джонсон перехватил веревку поудобнее. Стоявшие рядом внимательно следили, что будет дальше. Хэтти тоже следила, сжимая мужу локоть.

Она хотела проникнуть в средоточие их ненависти и отыскать слабое место, а затем расшатать тот камешек или кирпичик, на котором все держится, и тогда крепость с грохотом рухнет. Она и так уже шатается. Но где же этот кирпичик и как к нему подобраться? Как достучаться до них и прекратить эту вражду?

В наступившей тишине она посмотрела на Вилли. Да ведь это он подтолкнул всех к этому, своею жизнью, своей обидой, а значит, он и есть тот самый кирпичик. Стоит его расшатать, тогда остальным не за что будет держаться, и все благополучно разрешится – так просто, оказывается.

Хэтти вышла из толпы навстречу белому человеку.

– Мистер?.. – Она не знала, с чего начать. Сотни глаз уставились на нее; она чувствовала это спиной. – Мистер?..

Белый человек устало улыбнулся.

– Мистер, – сказала она, – вы знаете, что сталось с холмом Ноквуд в Гринуотере?

Старик обратился к кому-то внутри ракеты. Через минуту ему подали распечатанный снимок, который он молча протянул Хэтти.

– Там на вершине еще был раскидистый дуб. Вы знаете, что с ним?

Раскидистый дуб. Под ним застрелили отца Вилли, а затем повесили; наутро все увидели, как он болтается на ветвях.

– Да.

– Он по-прежнему там? – спросила Хэтти.

– Его больше нет, – ответил старик. – Взорван. Ни холма, ни дуба, ничего не осталось. Вот, видите? – Он ткнул в снимок.

Вилли выбежал вперед и вырвал распечатку у него из рук.

– Дайте я взгляну.

У Хэтти заколотилось сердце, и она поспешила обратиться к белому человеку:

– Расскажите про Гринуотер.

– Что вы хотите узнать?

– Доктор Филипс еще жив?

Прошла минута, прежде чем щелкающая машина внутри ракеты нашла нужные сведения…

– Убит на войне.

– У него был сын. Что с ним?

– Погиб.

– А что с их домом?

– Сгорел. Как и все остальные дома.

– А что с тем другим деревом на холме Ноквуд?

– Все сгорели. Не уцелело ни единого деревца.

– И то дерево тоже? Вы уверены? – настаивал Вилли.

– Уверен.

Вилли выдохнул:

– А что с домом мистера Бертона и с ним самим?

– Все дома разрушены, все люди погибли.

– А что случилось с домиком-прачечной, где жила и работала моя мама, миссис Джонсон?

– Его тоже не стало. Ничего не осталось. Вот фотографии, смотрите сами.

Фотографии пошли по рукам, все смотрели на них и вспоминали. В ракете было полно снимков с ответами, о чем ни спроси – какой хочешь город, деревня, дом.

Вилли молча смотрел на веревку.

Он вспоминал Землю – ту самую цветущую Землю и цветущий городок, в котором родился и вырос, и пытался представить, что стало с ним, как он обратился в руины и груду обломков, сгинул в огне вместе с памятниками, вместе с надуманным и настоящим злом, вместе с жестокими людьми, с конюшнями, кузницами, лавками, висельными деревьями, холмами в россыпях гильз, с дорогами, коровами, кустами мимоз; вместе с его лачугой и господскими домами у реки, белыми, словно гробницы, вокруг которых, далекие и недоступные, порхали барышни, похожие на бледных и хрупких мотыльков; где жестокосердные люди качались в креслах, попивая виски, вдыхая осенние ароматы и поглядывая на прислоненные к крыльцу ружья, размышляя о смерти. Все погибло, все сгинуло безвозвратно. Теперь он не сомневался, что цивилизация уничтожена, обратилась в прах и этот прах теперь у их ног. Ничего, ничего не осталось: ни ненавистных гильз, ни пеньковых веревок, ни висельных деревьев, ни даже холма для расправ. Никого не осталось, только какие-то чужие люди, которые прилетели на ракете, готовые на все, даже чистить им обувь, ездить отдельно в трамваях и сидеть на галерке…