Жорж Блон - На суше и на море

Они лежали на мягкой траве подле ракеты; опустилась теплая ночь.

— Когда я был мальчишкой, — сказал Дрисколл, — брат и я, бывало, ждали, пока в июле наступят теплые ночи; тогда мы укладывались спать на лужайке, считали звезды и болтали; это были лучшие ночи в моей жизни. Не считая, конечно, сегодняшней, — добавил он.

— Я все думаю о Чэттертоне… — произнес Кэстлер.

— Не стоит, — сказал Форестер. — Мы поспим несколько часов и улетим. Больше здесь оставаться нельзя. Я говорю не о том, что случилось с Чэттертоном. Нет. Я думаю, чем дольше мы будем здесь, тем больше нам полюбится этот мир. И мы не захотим улететь отсюда.

Нежный ветерок прошелестел над ними.

— Неохота уходить сейчас. — Дрисколл лежал недвижно, заложив руки за голову. — И она не хочет, чтобы мы покинули ее. Если мы расскажем на Земле, как прекрасна эта планета, что тогда, капитан? Они придут сюда, все погубят и разрушат.

— Нет, — лениво ответил Форестер, — планета не допустит настоящего вторжения. Не знаю, как она это проделает, но думаю, что у нее в запасе есть прелюбопытные фокусы. Да и к тому же она мне слишком полюбилась, я уважаю ее. Мы вернемся на Землю и скажем им, что этот мир нам враждебен. Да такой он и будет к людям вроде Чэттертона, которые придут сюда пограбить. Тогда и врать не придется.

— Странное дело, — сказал Кэстлер. — Мне совсем не страшно. Чэттертон исчезает, его настигла мучительная смерть, а мы себе лежим здесь и не убегаем подальше, не трясемся от ужаса. А с другой стороны все правильно. Мы верим ей — она верит нам.

— А вы заметили, что нельзя выпить слишком много винной воды, просто не хочется! Мир умеренности.

Они лежали, прислушиваясь к какому-то размеренному биению; казалось, будто где-то в глубине медленно и тепло бьется громадное сердце планеты.

Форестер подумал: «Хочется пить», и капли дождя тотчас оросили его губы. Он тихо засмеялся и подумал: «А как я одинок…» И вдруг издалека послышались тихие, нежные голоса. Его внутреннему взору предстало странное видение. Холмы, между которыми струилась широкая чистая прозрачная река, и на отмелях этой реки в прозрачных брызгах плескались прекрасные женщины, их лица сияли. Другие резвились на берегу, как дети. И Форестер узнал об их жизни и о них самих. Они бродили в этом мире, кочуя с места на место, так как это было их желанием. Здесь не было ни автострад, ни городов — одни лишь холмы, равнины да ветер, что уносил их, как белые перья, туда, куда их влекло.

Как только у Форестера появлялись вопросы, кто-то невидимый шепотом ему отвечал. Здесь не было мужчин. Эту расу составляли только женщины, и они производили себе подобных. Мужчины исчезли пятьсот тысяч лет назад. А где же они сейчас, эти женщины? В миле от зеленого леса, оттуда миля вверх по винному ручью до шести белых камней, и еще миля до широкой реки. Там на отмелях были женщины, любая из них составит счастье мужу и подарит ему прелестных детей…

Форестер открыл глаза. Все проснулись и вставали.

— Мне приснилось…

Им всем приснилось.

— В миле от зеленого леса…

— …оттуда миля вверх по винному ручью…

— …за шестью белыми камнями, — сказал Кэстлер.

— И еще миля до широкой реки, — добавил Дрисколл.

С минуту все молчали. На отливавшей серебром поверхности ракеты отражались звезды.

— Что будем делать, капитан?

Форестер молчал.

Дрисколл сказал:

— Капитан, давайте останемся. Не надо возвращаться на Землю. Они ведь никогда не прилетят узнать, что с нами сталось, они решат, что мы погибли. Что вы на это скажете?

У Форестера на лбу выступили капли пота, он облизнул пересохшие губы, руки, лежавшие на коленях, вздрагивали. Команда ждала.

— Это было бы замечательно, — сказал капитан.

— Так за чем же дело стало?

— Но, — вздохнул Форестер, — мы должны выполнить задание. Люди вложили столько средств в наш полет. Наш долг — вернуться.

Форестер встал. Все сидели на земле, будто не слышали его слов.

— Эх, а ночь как хороша! — промолвил Кэстлер.

Они снова обвели взором мягкие холмы, деревья и реки, разбегавшиеся во все стороны.

— Пошли, — с трудом проговорил Форестер.

— Капитан…

— Пошли, — повторил он.

Ракета взмыла в небо. Глядя вниз, Форестер видел каждую долину, каждое крошечное озерцо.

— Надо было остаться, — сказал Кэстлер.

— Да, я знаю.

— Еще не поздно вернуться.

— Боюсь, что поздно, — Форестер наладил телескоп. — Ну-ка, взгляните вниз.

Лик планеты неузнаваемо изменился. На ее поверхности появились тигры, динозавры, мамонты… Вулканы извергали огненную лаву, циклоны и ураганы в дикой ярости носились над равнинами.

— Да, эта планета — настоящая женщина, — сказал Форестер. — Ожидая миллионы лет гостей, она готовилась, прихорашивалась. Она выложила нам все лучшее. Когда Чэттертон с нею грубо обошелся, предупреждала его несколько раз, и, когда он попытался лишить ее красоты, она уничтожила его. Она, как и каждая женщина, хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради богатства. И теперь, после того как она предложила все, что могла, а мы повернулись к ней спиной, она оскорблена и унижена. Она позволила нам уйти, но мы никогда не сможем вернуться. Она встретит нас вот этим…

Он показал Кэстлеру на циклоны и бушующие моря.

— Капитан, — произнес Кэстлер.

— Да.

— Немного поздно говорить вам об этом. Но перед отлетом я дежурил у шлюза. И я позволил Дрисколлу тайком уйти с корабля. Он просил меня. Я не мог ему отказать. И я за это в ответе. Он теперь там, внизу.

Оба вновь приникли к иллюминатору.

После долгого молчания Форестер сказал:

— Я рад, что хоть у одного из нас хватило ума на то, чтобы остаться.

— Но он ведь там сейчас погибает!

— Нет, этот спектакль рассчитан только на нас; возможно даже, это зрительная галлюцинация. Дрисколл в полной безопасности и здоров, ибо он теперь единственный зритель на этом представлении. Уж она его забалует. У него будет удивительная жизнь, а мы будем бродить по звездным системам, но никогда нам больше не найти такой планеты. Нет, не стоит и пытаться «спасать» Дрисколла. И вряд ли она это допустит. Полный вперед, Кэстлер, полный вперед!

Ракета стремительно рванулась, набирая скорость.

И прежде чем планета исчезла в ослепительном блеске, Форестер очень ясно представил, как Дрисколл идет вниз от зеленого леса, тихо насвистывая; вокруг него буйная зелень, журчит винный ручей, вареная рыба плавает в кипящем источнике, плоды созревают в полночь на деревьях, а далекие леса и озера только и ждут случая попасться ему на глаза; а Дрисколл все идет и идет через бесконечные зеленые луга, мимо шести белых камней, через лес, к берегу широкой прозрачной реки…