Рэй Брэдбери - Сборник 7 ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ

Я вылез из самолета, прилетевшего из Мехико-сити, и, поймав такси, отправился прямиком через всю Гавану в это странное маленькое кафе.

Я едва нашел это место. Стоило мне переступить порог, невысокий смуглый человечек вскочил со стула и закричал:

– Нет, нет! Уходите! Мы закрыты!

Он побежал навешивать замок на дверь, показывая, что действительно хочет прикрыть свое заведение. Все столики были пусты, и в кафе никого не было. Вероятно, он просто проветривал бар, когда я вошел.

– Я по поводу попугая, – сказал я.

– Нет, нет, – вскричал он, и глаза его увлажнились. – Я не буду ничего говорить. Хватит. Если б я не был католиком, я покончил бы с собой. Бедный Папа. Бедный Эль-Кордоба!

– Эль-Кордоба? – прошептал я.

– Так звали, – с ненавистью произнес он, – попугая!

– Ах да, – быстро поправился я. – Эль-Кордоба. Я пришел, чтобы спасти его.

При этих словах он остановился и заморгал. По лицу его пробежала тень, затем оно снова прояснилось и опять помрачнело.

– Это невозможно! Как вам это удастся? Нет, нет. Это никому не под силу! Кто вы такой?

– Я друг Папы и этой птицы, – быстро ответил я. – И чем дольше мы с вами разговариваем, тем дальше уходит преступник. Вы хотите, чтобы Эль-Кордоба к вечеру вернулся домой? Тогда налейте-ка нам несколько стаканчиков Папиного любимого и рассказывайте.

Моя прямота сработала. Не прошло и пары минут, как мы уже попивали фирменный Папин напиток, сидя в баре рядом с тем местом, где раньше стояла птичья клетка. Маленький человечек, которого звали Антонио, то и дело вытирал опустевшее место, а затем той же тряпкой промокал глаза. Осушив первый стакан, я пригубил из второго и сказал:

– Это не обычное похищение.

– И не говорите! – воскликнул Антонио. – Люди со всего света приезжали, чтобы увидеть этого попугая, поговорить с Эль-Кордобой, послушать его, да что там! – поговорить с голосом Папы. Чтоб его похитители в ад провалились и горели в этом аду, да, в аду!

– И будут гореть, – заверил я его. – А кого вы подозреваете?

– Всех. И никого.

– Похититель, – сказал я, на мгновение закрывая глаза, чтобы прочувствовать вкус напитка, – наверняка человек образованный, читающий. Я думаю, это очевидный факт, не так ли? Кто-нибудь подобный заходил сюда в последние несколько дней?

– Образованный. Образованных не было. Сеньор, последние десять, последние двадцать лет здесь бывали только иностранцы, которые всегда спрашивали Папу. Когда Папа был здесь, они встречались с ним. Когда Папы не было, они встречались с Эль-Кордобой, великим Эль-Кордобой. Так что тут были одни иностранцы, одни иностранцы.

– Припомните, Антонио, – продолжал я, взяв его за дрожащий локоть. – Не просто образованный, читающий, но кто-то, кто в последние несколько дней показался вам – как бы это сказать? – странным. Необычным. Кто-то настолько странный, muy eccentrico 10, что вы запомнили его лучше всех остальных. Человек, который…

– Madre de Dios! 11– воскликнул Антонио, вскакивая на ноги. Его взгляд устремился куда-то в глубь памяти. Он обхватил голову руками, как будто она вот-вот взорвется. – Спасибо, senor . Si, si! 12Был такой! Клянусь Христом, был вчера тут такой! Он был очень маленького роста. И говорил вот так: тоненьким голоском – и-и-и-и-и-и-и-и. Как muchacha 13в школьной пьесе. Или как канарейка, проглоченная ведьмой! На нем еще был синий вельветовый костюм и широкий желтый галстук.

– Да, да! – Теперь уже я вскочил с места и чуть ли не заорал. – Продолжайте!

– И у него еще было такое маленькое и очень круглое лицо, senor , а волосы – желтые и подстрижены на лбу вот так – вжик! А губы у него такие тонкие, очень красные, как карамель, да? Он… он был похож на… да, на muneco 14, вроде того, что можно выиграть на карнавале.

– Пряничный мальчик!

– Si! Да, на Кони-Айленде, когда я был еще ребенком, – пряничный мальчик! А ростом он был вот такой, смотрите, мне по локоть. Не карлик, нет… но… а возраст? Кровь Христова, да кто его знает? Лицо без морщин, ну… тридцать, сорок, пятьдесят. А на ногах у него…

– Зеленые башмачки! – вскричал я.

– Que? 15

– Обувь, ботинки!

– Si . – Он ошеломленно заморгал. – Откуда вы знаете?

Я воскликнул: – Шелли Капон!

– Точно, так его и звали! А его друзья, которые были с ним, senor , все смеялись… нет, хихикали. Как монашки, которые играют в баскетбол по вечерам возле церкви. О, senor, вы думаете, что они, что он…

– Я не думаю, Антонио, я знаю . Шелли Капон, он один из всех писателей в мире ненавидел Папу. Нет сомнений, это он похитил Эль-Кордобу. Кстати, разве не ходили слухи о том, что эта птица сохранила в своей памяти последний, самый великий и не перенесенный на бумагу роман Папы?

– Да, senor , ходили такие слухи. Но я не пишу книги, я держу бар. Я приношу крекеры для птицы. Я…

– А мне, Антонио, принеси, пожалуйста, телефон. – Вы знаете, где птица, senor ?

– У меня есть подозрение, большое подозрение. Gracias. 16

Я набрал номер «Гавана либре», крупнейшего в городе отеля. – Шелли Капона, пожалуйста. В телефоне что-то зажужжало и щелкнуло.

В полумиллионе миль отсюда карлик-марсианин поднял трубку, а затем раздался его голос, похожий на переливы флейты и колокольчиков:

– Капон слушает.

– Черт тебя дери, если это не так! – сказал я. После чего вскочил и выбежал из бара «Куба либре».

Пока я мчался на такси обратно в Гавану, я вспоминал Шелли, каким я знал его раньше. Окруженный вихрем друзей, он кочевал из отеля в отель, черпал суп из чужих тарелок, стрелял деньги из бумажника, выхваченного прямо на твоих глазах у тебя из кармана, с наслаждением пересчитывал листья салата в тарелке и исчезал, оставив у тебя на ковре кроличьи горошки. Милашка Шелли Капон.

Через десять минут такси без тормозов вытряхнуло меня у дверей какой-то невообразимой дыры на окраине города.

Все так же бегом я промчался через холл, ненадолго задержался у стойки администратора, затем поспешил наверх и встал как вкопанный перед номером Шелли. Дверь конвульсивно содрогалась, словно больное сердце. Я приложил ухо к двери. Из-за нее доносились дикие стоны и крики, будто там была целая стая птиц, попавших в ураган, который срывал с них перья. Я коснулся двери рукой. Теперь она, казалось, дрожала, как огромный стиральный автомат, перетряхивающий в своем нутре целую психоделическую рок-группу и еще кучу грязного белья в придачу. От этих звуков у меня даже трусы начали сползать по ногам.

Я постучался. Никакого ответа. Я толкнул дверь. Она отворилась. Я вошел и застал жуткую сцену, какую не стал бы писать даже Босх.

По всей загаженной гостиной валялись куклы в человеческий рост с полуоткрытыми глазами, с дымящимися сигаретами в прокуренных вялых пальцах, с пустыми бокалами из-под виски в руках, и все это под оглушительный вой радиоприемника, отбивавшего гулкие ритмы музыки, передаваемой, вероятно, из какого-то американского сумасшедшего дома. Комната являла собой сцену настоящего побоища. Мне представилось, что каких-нибудь десять секунд назад здесь проехался здоровенный грязный локомотив. Разбросанные во все стороны жертвы теперь лежали вверх тормашками в разных углах комнаты и взывали о помощи.