Рэй Брэдбери - Сборник 6 ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ ТЕЛО ПОЮ!

– Кажется, будет дождь, – сказала она.

– Похоже, тебя это радует, – заметил мужчина. – Последний наш день, а ты радуешься тучам.

– По радио передавали, – доверительно сообщила женщина, – что сегодня во второй половине дня – и завтра тоже – пройдут ливни. Может быть, нам уехать прямо сегодня?

– Давай останемся – вдруг прояснится. Хочется хоть один денек покупаться, – сказал он. – До сегодняшнего дня я еще ни разу не заходил в воду.

– Зато мы от души наговорились и наелись – незаметно как время и пролетело.

– Угу, – ответил он, разглядывая свои ладони. Пушистыми длинными лентами на песок ложился туман.

– Ой! – вскрикнула женщина. – Мне на нос упала капля! – Она глупо захихикала. Глаза ее снова молодо заблестели. Она почти ликовала. – Дождик-дождик, лей-лей!

– Чему ты так радуешься? Вот чудачка…

– Помоги-ка мне свернуть одеяла. Надо скорее бежать!

Мужчина принялся медленно и задумчиво складывать одеяла.

– Вот черт, даже напоследок не искупался. Пойду хотя бы слегка окунусь. – Он улыбнулся ей. – Я мигом!

– Стой. – Она побледнела. – Еще простудишься, а мне потом за тобой ухаживать!

– Ну хорошо, хорошо. – Он отвернулся от моря.

Заморосило.

Они шагали к отелю. Женщина шла впереди, что-то негромко напевая.

– Постой-ка! – крикнул он.

Женщина остановилась, не оборачиваясь. И услышала его голос – уже вдалеке.

– Там кто-то в воде! – кричал мужчина. – Кто-то тонет!

Она так и застыла на месте, с ужасом вслушиваясь в топот его ног.

– Подожди меня! – кричал он. – Я сейчас! Там кто-то тонет! Кажется, это женщина!

– Пусть ею занимаются спасатели! – крикнула в ответ она.

– Никого нет! Уже поздно! – Он бежал к самой воде, к волнам, к морю.

– Вернись! – вдруг в полный голос заверещала она. – Там никого нет! Прошу тебя, остановись!

– Не бойся, я быстро! – отозвался он. – Человек тонет, слышишь?

Туман сгустился, застучал дождь, в волнах разливалось белое сияние. Он бежал, а женщина в черном купальнике, теряя пляжные принадлежности, бежала за ним. Она что есть сил кричала, и из ее глаз лились слезы.

– Вернись! – простирала к нему руки она.

Он прыгнул прямо в хлынувшую на берег темную волну.

Женщина в черном купальнике осталась ждать под дождем.

…В шесть часов где-то за серыми тучами село солнце. Дождь мягко барабанил по волнам.

Под водой двигалось белое свечение.

На отмели призрачно белела пена, колыхались длинные, похожие на пряди волос зеленые водоросли. В плену прозрачной ряби, на самом дне, лежал мужчина.

Хрупкие пузырьки пены назревали – и тут же лопались. Мозговые извилины кораллов шевелились и дрожали – словно в них роились какие-то свои мысли. Оказывается, мужчины такие слабые… Ломаются, словно куклы… Ни на что, ни на что они не годны… Всего лишь минута под водой – и вот им уже худо, их тошнит, они бьются, а затем вдруг затихают и лежат… Лежат тихо-тихо… Надо же. Стоило ли ждать столько дней?

Что же с ним теперь делать? Вон – голова болтается, рот открыт, глаза не закрываются, кожа бледнеет. Проснись же, дуралей! Проснись!

Его омывают волны.

Он вяло покачивается, рот его широко открыт.

Нет больше ни светящейся дымки, ни длинных зеленых прядей…

Его отпустили. Волна вернула мужчину обратно на берег. К жене, которая ждала его под холодным дождем.

Дождь поливал и поливал черную морскую гладь.

И вдруг нависшее свинцовое небо прорезал пронзительный женский вопль. Его было слышно далеко вокруг.

«Ну вот, – вяло шевельнулись в воде древние песчинки, – женщина есть женщина. Ей он теперь тоже не нужен!»

В семь часов вечера дождь усилился. Стало темно и так холодно, что в отелях по всему побережью пришлось включить отопление…

Это происходило во времена кризиса, в самый опустошительный его период в 1932 году. Мы направлялись на запад в бьюике 1928 года выпуска, и именно тогда моя мать, отец, брат Скип и я наткнулись на то, что мы впоследствии называли «Мотель Вещей Курицы».

Как сказал отец, это был мотель прямо-таки из эпохи вдохновений. В этом мотеле жила одна необычная курица. Подобно тому, как какая-нибудь фанатичка мучительно корчится, пророчествуя о Боге, Времени и Вечности, пытаясь облечь свои открытия в слова, эта курица не могла удержаться от подобных же открытий и не записывать их на скорлупе снесенных ею яиц.

Некоторые существа обладают одним умением, другие – другим. Но куры являют собой величайшую бессловесную и безмозглую тайну среди всех других тварей. Особенно куры, которые сочиняют и, движимые инстинктом, пишут красивым ровным почерком послания на скорлупе своих яиц, в то время как плод их конвульсивных усилий мирно спит.

Той долгой осенью 1932 года, когда мы подкачивали шины, накидывали ремни безопасности, словно заблудившиеся члены ордена Подвязки, и мчались по Хайвэй-66, нам и в голову не приходило, что где-то впереди нас ждет этот мотель и такая удивительная курица.

Кстати, в нашей семье царила атмосфера дружелюбного неуважения. Мы с братом считали, что все карты в наших руках и что мы понимаем в них, безусловно, больше, чем отец. Отец был уверен, что знает больше матери, а мать не сомневалась, что является мозговым центром всей нашей компании.

Но это к лучшему.

Я хочу сказать, что если в семье существует дружелюбное взаимное неуважение, то она, может быть, никогда и не распадется. При условии, конечно, что у такой семьи имеется объект для совместных нападок, который ее как бы подпитывает. Но как только такой объект исчезает, распадается и семья.

Таким образом, мы ежедневно выползали из постелей, и у нас хватало терпения дождаться пережаренного бекона и недожаренной яичницы, чтобы услышать от кого-нибудь за столом очередную гадость. Что гренки слишком темные или светлые. Что джема хватит только на одного человека. Или приправа была такой, которую двое из четверых членов нашей семьи терпеть не могли. Если отец заявлял, что он все еще растет, мы со Скипом бросались за рулеткой, чтобы доказать, что за ночь он усох. Такова человеческая натура. Такова природа. Такова семья.

Но, как я сказал, мы ехали по Иллинойсу, ссорились, брюзжали среди россыпей осенней листвы. В Озарке мы прекратили перепалку и целых десять минут любовались огненными красками осени. Потом, проехав Канзас и Оклахому, беспрестанно ссорясь и скандаля, мы, оставив глубокие следы в дорожной глине, свернули с основной дороги и поехали в объезд. Тут каждый мог превозносить себя и обвинять других в том, что на дорогах колдобины, знаки плохо нарисованы, а тормоза нашего старого бьюика порядком поизносились. Выбравшись из канавы, мы едва затормозили у края глубокой каменоломни, на дне которой наши тела могли бы отыскать спустя несколько лет, не раньше.