Рэй Брэдбери - Сборник 5 МЕХАНИЗМЫ РАДОСТИ

– Оно конечно, деньги правят миром, – согласился Дун, снова смежая веки, – но выносить их власть помогает нам музыка.

– Что происходит? – громко раздалось откуда-то сверху.

Кто-то, перегнувшись через перила балкона, смотрел на нас и дымил сигаретой.

– Из-за чего шум?

– Киномеханик, – прошептал Тималти и уже вслух: – Здорово, Фил! Это мы, команда! У нас тут один небольшой спор по этике, если не хуже – по эстетике. И… э-э… скажи, пожалуйста, нельзя ли еще раз проиграть гимн?

– Гимн? Еще раз?

Те, кто выиграл, обеспокоенно зашевелились, стали переступать с ноги на ногу и подталкивать друг друга локтями.

– Хорошая мысль, – сказал Дун.

– Неплохая, – подтвердил Тималти, теперь сама хитрость.

– Богу было угодно лишить нашего Дуна сил.

– Попался, как рыба на крючок, на фильм тридцать седьмого года, – добавил Фогарти.

– Чтобы все было по-честному… – И Тималти без тени смущения снова посмотрел вверх. – Фил, мальчик мой, скажи, пожалуйста, последняя часть фильма еще здесь?

– Не в дамском же туалете, – ответил, попыхивая сигаретой, Фил.

– До чего остроумный малый! Ну а теперь, Фил, голубчик, скажи, пожалуйста, не мог бы ты снова прокрутить последние кадры, повторить для нас конец?

– Только это и нужно?

На какой-то миг всеми овладела растерянность, но мысль о новом состязании слишком соблазняла даже тех, чьи выигрыши ставились теперь под вопрос. Все закивали, и недолгое молчание кончилось.

– В таком случае, – крикнул сверху Фил, – я и сам ставлю шиллинг на Хулихена!

Те, кто выиграл, разразились смехом и победными кликами; они явно собирались выиграть снова. Хулихен благодарно помахал им рукой. Проигравшие стали тормошить Дуна:

– Слышал, как тебя оскорбляют? Не спи, старина!

– Как только девица, черт бы ее побрал, запоет, сразу оглохни!

– Все по местам, быстро! – И Тималти начал торопливо распихивать на две стороны собравшихся.

– Нет зрителей, – сказал Хулихен, – а какое же это состязание без зрителей, какой это бег с препятствиями?

– Тогда… – и Фогарти обвел нас, моргая, взглядом, – зрителями будем мы сами!

– Идет!

Довольные, все бросились рассаживаться по креслам.

– Или еще лучше, – послышался откуда-то из передних рядов голос Тималти, – почему бы нам не разделиться на две команды? Дун и Хулихен – это само собой, но за каждого болельщика Дуна или, соответственно, Хулихена, который выскочит до того, как гимн приморозит его к месту, будет засчитываться дополнительное очко – согласны?

– Согласны!

– Простите, – сказал я, – но ведь некому судить снаружи.

Все головы повернулись в мою сторону.

– Ах ты, черт! – вырвалось у Тималти. – Верно. Нолан, наружу!

Чертыхаясь, Нолан потащился по проходу к дверям.

Из кинобудки наверху показалась голова Фила:

– Ну что, оболтусы, готовы?

– Готовы – если готова девица и готов гимн!

И свет погас.

Оказалось, что я сижу рядом с Дуном, на втором месте от прохода. Я услышал его просящий шепот:

– Толкай меня, парень, не давай красоте отвлекать от дела, хорошо?

– Да замолчи ты! – оборвал его кто-то. – Не мешай смотреть, ведь тут тайна…

Да, пожалуй, она была тут, тайна песни, искусства, жизни, юная девушка, поющая на экране, где ожило неумирающее прошлое.

– Мы на тебя надеемся, Дун, – шепнул я.

– Что? – отозвался он. Он глядел на экран и улыбался. – Посмотри только, до чего хороша! Слышишь, как поет?

– Мы на тебя поставили, Дун, – напомнил я. – Готовься!

– Ладно, – проворчал он. – Дай кости расправлю. Господи помилуй!

– Что такое?

– Как же я раньше не заметил? Правая нога! Пощупай. Нет, не здесь. Омертвела она, вот что!

– Ты хочешь сказать, онемела? – с отчаянием в голосе спросил я.

– Омертвела или онемела, черт возьми, из игры я выхожу! Бежать придется тебе. Бери мою кепку и шарф!

– Твою кепку?

– Когда побежишь, ты их покажешь, и мы объясним, что бежишь ты из-за моей дурацкой ноги!

Он нахлобучил на меня кепку, повязал шарф.

– Но послушай… – запротестовал было я.

– У тебя получится! Помни только – не трогаешься, пока не увидишь на экране: КОНЕЦ! Песня кончается! Боишься, наверно?

– А как ты думаешь?

– Побеждает слепая страсть, сынок. Бросайся вперед очертя голову, наступишь на кого-нибудь – не оглядывайся. Вот, уже! – Дун подобрал ноги, чтобы не загораживать мне проход. – Песня кончилась. Он ее целует…

– КОНЕЦ! – закричал я.

Я выскочил в проход между креслами и помчался вверх, и на бегу думал: «Первый! Впереди! Не может быть! Дверь!»

В миг, когда раздались первые звуки гимна, я уже распахнул дверь.

Вылетел в фойе – наконец-то!

«Победа!» – подумал я, с трудом в это веря. Кепка и шарф Дуна на мне были как победные лавры. Победил! Победил за свою команду!

Ну а кто второй, третий, четвертый?

Я повернулся к двери как раз, когда она захлопнулась.

И тут я услышал за ней вопли и выкрики.

Боже, подумал я, видно, шестеро кинулись не к тому выходу, кто-то споткнулся, упал, кто-то на него повалился. Вот почему я первый и единственный! И теперь там идет беззвучная, яростная схватка, две команды сплелись в смертельной борьбе, кто навзничь, кто верхом, кто на сиденьях, кто под сиденьями – наверно, так!

«Я победил!» – хотелось мне закричать, чтобы остановить свалку.

Я распахнул дверь.

Я вперил взгляд в темную бездну, откуда не слышно было никаких звуков.

Подошел Нолан и заглянул через мое плечо.

– Вот вам ирландцы, – сказал он, кивая. – Как ни дорог им спорт, искусство еще дороже.

Ибо что доносилось теперь оттуда, из мрака?

– Прокрути снова! Еще раз! Ту, последнюю песню! Фил!

– Никто не трогайтесь с места! Я прямо на седьмом небе. Дун, ты был прав!

Мимо меня прошел Нолан, он тоже хотел сесть.

Долго глядел я вниз, на ряды, где гимновые спринтеры, из которых ни один даже не поднялся с места, сидели и вытирали глаза.

– Ну так повторишь еще, Фил, дружище? – донесся из передних рядов голос Тималти.

– Будет сделано! – отозвался из будки Фил.

– Только без гимна, – добавил Тималти.

Бурные аплодисменты.

Тусклый свет погас. Огромным раскаленным очагом засветился экран.

Я выглянул наружу, в здравомыслящий, ярко освещенный мир Графтон-стрит, «Четырех провинций», отелей, магазинов и гуляющей публики. Я не знал, что мне делать.

Потом зазвучал «Прекрасный остров Иннисфри», и под его звуки я снял кепку и шарф, сунул эти лавры под соседнее сиденье и медленно-медленно, стараясь продлить наслаждение до бесконечности, опустился в кресло…

Комментарий: Евангелие от Иоанна (11:43): «Лазарь, иди вон!» Воскрешённый Лазарь выходит из могилы-пещеры к жизни. В стихотворении обратное: при жизни труп воскресает к смерти.