Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

Команда хватается за весла, преследуя Моби Дика, и выгребает на ветер!

Ах, Боже! Благословенный ветер!

И я там сидел на веслах – целый день.

Начинается с монеты на мачте и долгожданного ветра в поникших высоких парусах. Моби Дик увлекает их вокруг света.

То, что последовало за этим, как метафора, казалось неизбежным в тот день сочинительства.

Ахав осмеливается вытянуть себя на веслах из штиля.

И что же? Тайфун ему в наказание за это прегрешение!

А вместе с ним – повреждение «Пекода» и огни святого Эльма разгораются на мачтах и на острие гарпуна Ахава.

– Они лишь освещают нам путь к Моби Дику! – кричит капитан.

Ахав пренебрегает штормом и прихлопывает огонь на гарпуне кулаком.

– Вот так я гашу огонь!

Огни святого Эльма погасли, шторм улегся.

Итак, расчищена сцена для последнего спуска вельботов в погоне за Моби Диком.

Я выстукиваю на машинке эпизоды падения моряка с мачты, штиль на море, появление Белого Кита, несостоявшуюся гибель Квикега и Измаила, спускается вельбот, Кит загарпунен, Ахав привязывает себя к Чудовищу, погружение, гибель, Ахав показывается, мертвый, призывая свою команду преследовать, следовать в… пучину. Все еще голодный и испытывающий нужду сорваться в туалет и прибежать обратно, быстро позвонить, заказать сандвичи и, наконец, шесть, семь часов спустя, ближе к вечеру, откинуться на спинку стула, прикрыв глаза руками, чувствую на себе какой-то взгляд, смотрю вверх и вижу старика Германа, он все еще тут, но выдохся, расплывчато-призрачный, исчезающий. Потом я звоню Джону и спрашиваю, можно ли к нему приехать.

– Но странно как-то, – сказал Джон, – не похоже на тебя.

– Не на меня. На него.

– На кого?

– Не важно. Все кончено.

– Что кончено?

– Скажу, когда приеду.

– Пошевеливайся, малыш, поторапливайся.

Через час я бросил ему на колени сорок страниц.

– Кто звонил по телефону? – пошутил он.

– Не я, – сказал я. – Читай.

– Иди во двор и погоняйся за быком в поле.

– Тогда придется его убить. Я сегодня отменно себя чувствую.

– Тогда налей себе выпить.

Так я и сделал.

Спустя полчаса Джон вошел в кабинет, ошарашенный, словно от оплеухи.

– Боже, – сказал он. – Ты был прав. Все кончено. Когда съемки?

– Это ты мне скажи, Джон, – ответил я.

– Это старик Герман нашептал тебе на ухо?

– Наорал.

– Слышу отголоски, – сказал Джон. – Черт возьми.

– Кстати, – сказал он, подумав, – насчет поездки в Лондон?

– Ну? – Я сжался в комок, закрыв глаза.

– Отправляйся на пароме, – сказал Джон.

Став на полгода старше, я на следующий день объявился у Финна, гонимый дождем, который дожидался, чтобы унести меня потом обратно.

Я пристроил свой багаж у стойки бара, облокотившись на которую Финн разглядывал мои вещи, так же как Дун, Майк и все остальные.

– Что, уезжаешь? – спросил Финн.

– Да.

Обитатели паба обернулись и перестали пить из своих разнокалиберных стаканов.

– Случилось знаменательное событие, – сказал я. – Неожиданность.

– Это мы здесь всегда приветствуем. – Финн поставил на стойку «Гиннесс». – Поделишься с нами?

– После всех проведенных здесь часов, дней, недель и месяцев я проснулся вчера утром, – сказал я, – подошел к зеркалу, постоял, посмотрелся в него, бросился к своей машинке и без передышки печатал семь часов. Наконец в четыре часа дня я написал «КОНЕЦ» и позвонил в «Кортаун-хаус» сказать, что все кончено, готово. И поймал такси, приехал и бросил ему на колени сорок страниц. И мы открыли бутылку шампанского.

– А вот еще одна, – сказал Финн и хлопнул пробкой.

Мы угостили всех и наполнили мой стакан.

– Вчера, – спросил Дун, пока все ждали, – сам ли ты двигал своей рукой и сочинял сцены?

– Герман Мелвилл ли я?

– Он самый.

– Нет, – ответил я. – Он нагрянул, но не смог остаться. Я обирал его все эти дни и месяцы, читая и перечитывая, чтобы быть уверенным, что он влился в мою кровь, проник в нервы, что я смотрю его глазами. Он пришел, потому что я его призвал. Подобные духи надолго не остаются. Они отдают себя и уходят.

– Представляю, что ты пережил, – сказал Дун.

– Не описать. Когда-нибудь ты увидишь это на экране.

– С Божьей помощью, – сказал Финн.

– Да, – сказал я, кивая, – с Божьей.

– За Германа Мелвилла внутри или снаружи этого молодого человека! – сказал Дун.

– За Германа Мелвилла! – повторили все.

– А теперь что же, попрощаемся? – сказал Финн.

– Ты когда-нибудь вернешься? – спросил Дун.

– Нет, – ответил я.

– Реалист, – заметил Финн.

– Это справедливо, – объяснил я, – я живу так далеко и не летаю самолетами. И маловероятно, что мне снова доведется поработать в Ирландии. А если пройдет слишком много времени, мне не захочется возвращаться.

– Да, – сказал Тималти, – мы все состаримся или помрем, или и то и другое, и не на что будет смотреть.

– В моей жизни это было замечательное время, – сказал я, смакуя последний стакан.

– Ты улучшил нашу погоду, – ласково сказал Дун, сморкаясь.

– Все равно, – сказал Майк, – давай сделаем вид, что когда-нибудь ты вернешься, и тогда, подумать только, сколько всего накопится, о чем рассказать и чем обогатить тебя.

– Да, – сказали все.

– Это самый большой соблазн, – улыбнулся я. – Осмелюсь сказать, что буду скучать по всем вам.

– Да ладно уж, – тихо сказал Финн.

– Черт возьми, – сказали остальные, глядя на меня, как на сына.

– Прежде, чем ты уйдешь, – сказал Финн. – Кстати. Об ирландцах. Расставил ли ты все точки над "i"? Как бы ты мог описать…

– Воображение, – сказал я тихо.

Тишина. Все ждут.

– Воображение, – продолжал я. – Боже праведный, все не так. Где ты? На островке со спичечную головку за девять тысяч миль к северу посреди ничего!! Какие тут богатства? Никаких! Какие природные ресурсы? Всего один – находчивость, золотые умы – у всех, кого я здесь встречал! Ум, который светится в глазах, слова, слетающие с языка в ответ на события не крупнее игольного ушка! Из такой малости вы собираете так много; выжимаете последнюю унцию жизни из цветка с одним лепестком, из беззвездной ночи, из дня без солнца, из кинотеатра, населенного, словно привидениями, старыми фильмами, из шишки на голове, которую Америка принялась бы лечить пластырем. Здесь и повсюду в Ирландии жизнь. Кто-то подбирает нить, кто-то завязывает на ней узел, третий приделывает дугу и к утру готов ковер на полу, занавеска на окне, поющий гобелен из струн арфы на стене, и все они берут начало от этой нитки! Церковь держит страну на коленях, она захлебывается от непогоды, политиканы загоняют в могилу… но Ирландия по-прежнему устремлена к тому дальнему выходу. И знаете, ей-богу, я думаю, она найдет этот выход!