Юрий Никитин - Далекий светлый терем [Авторский сборник]

В троллейбусе он застрял на площадке, не сумев продраться в тихий угол. Жали отовсюду, он до судорог пружинил мускулы, чтобы не раздавили.

На втором этаже всем телом, кожей, кровью ощутил чужую и даже враждебную ему жизнь. Узкий коридор мертво сиял гладким металлом и пластиком, под ногами звенело что-то ненатуральное, с белых безжизненных дверей кабинетов немигающе смотрели пластмассовые квадратики с глазами цифр.

Кабинет Романа был в носке сапожка: боковом ответвлении коридора, и Всеволод всякий раз приближался с тайной опаской, сворачивал по широкой дуге, чтобы не встретиться с чем-то страшным, механическим, хотя и знал, что ничего такого в институте нет, но уж очень неживой здесь коридор, стены, потолок, даже воздух неживой, словно его нет вовсе!

Он стукнул в дверь, подавляя щемящее чувство неправильности, будто уже сделал что-то нехорошее. Над самым ухом металлический голос рявкнул:

- Идет эксперимент. Кто и по какому делу?

- Роман, это я, - буркнул Всеволод. Динамик всегда заставлял его шарахаться, нервно коситься по сторонам: не хватало, чтобы видели, как он пугается говорящего железа.

Дверь бесшумно уползла в стену. В глубине круглого, блещущего металлом зала горбился пульт, словно бы и без него голова не шла кругом от циферблатов, индикаторов, сигнальных лампочек, табло, экранов, которыми густо усыпаны стены от потолка и до пола.

Роман поднялся, пошел навстречу. Всеволод напрягся. Он всегда напрягался, когда Роман поворачивал к нему худое нещадное лицо. Роман тоже был из металла, циферблатов, конденсаторов - даже в большей степени, чем его зал машинных расчетов, во всяком случае, Всеволод воспринимал его именно так и потому невольно трусил в обращении.

- Привет-привет, - сказал Роман первым.

Он коротко и сильно сдавил кисть, поднял и без того вздернутый подбородок, указывая на кресло. Всеволод опустился на пластиковое сиденье, настолько гладкое и стерильное, что любой микроб удавился бы от тоски.

- Ты по поводу Лены? - спросил Роман.

Он стоял на фоне циферблатов, дисплеев, такой же четкий, бесстрастный, острый, с туго натянутой кожей, идеально функционирующий организм.

Всеволод потерянно ерзал, избегая взгляда энергетика. Он ненавидел его способность ставить прямые вопросы, решать быстро, четко, ненавидел интеллектуальное превосходство, способность состязаться с компьютером. Озлобленно говорил себе: «А может ли он любоваться опавшим листиком? А я могу…» - однако в глубине души сознавал, что преимущества здесь нет, тем более что и самому на эти опавшие листики начхать с высокого балкона.

- Да нет, - пробормотал он наконец сдавленным голосом. Озлился, вздернул подбородок, злясь, что у него не такой квадратный, выступающий, как у Романа. Тот улыбался одними глазами, смотрел прямо в лицо. Взгляды их встретились, и Всеволод ощутил, как черные глаза Романа погружаются в его светлые, подавляют, подчиняют, навязывают собственное отношение ко всему на свете.

- Тогда зачем же?

- Не знаю, - ответил Всеволод и понял, что и в самом деле не знает, зачем пришел в этот холодный, жестокий к слабым мир. - Э… как ты насчет лотереек?

Роман удивился. Пожалуй, оскорбился даже:

- За кого ты меня принимаешь? Я работаю тяжко, но не надеюсь на дурное счастье. Все, что имею, чего достиг - моя заслуга! Лотерейки - шанс для слабаков.

- А я покупаю, - буркнул Всеволод.

Заходящее солнце зацепилось краешком, и густой оранжево-красный свет потек по голому металлу, оживляя его так, что Всеволод даже приревновал, словно бы солнце растений и зверей предало его, коснувшись мертвой враждебной жизни.

Солнечный луч рассекал зал надвое. Роман, скрестив руки, стоял по ту сторону. Его темные глаза казались еще темнее.

- По-моему, - сказал Роман убежденно, - ты пришел, чтобы поставить точки над «i». Кстати, давно пора.

- Да какие там точки? - Всеволод снова сбился на бормотание, злясь, что не может вот так в лоб говорить и решать, а все у него через недоговорки, околичности, рефлексии. - Дело не в Лене вовсе… Просто тоскливо мне. Тошно, понимаешь?

Сказал и удивился. Другому бы вовек не раскрылся, а этому, своему удачливому сопернику, готов распахнуть нутро, словно бы любой другой - такой же слабый и сложный, а Роман - бесстрастный, хотя и мощный механизм, или, на худой конец, врач или банщик, перед которыми раздеваться не зазорно.

- Раньше про таких говорили, - сказал Роман медленно, - не от мира сего…

- Да-да, - согласился Всеволод торопливо, - мне только в этом мире тоскливо…

- А в прошлом?

- Не был, не знаю.

- Врешь, - отрезал Роман убежденно. - Бываешь… Многие теперь там бывают. Даже я бываю, только мне там… неуютно.

- Бываю, - согласился Всеволод неохотно, - но мне уютно. Очень. А ты… Зачем?

- Чтобы убедиться, что я прав, - ответил Роман сухо. - Что правда на стороне нынешнего образа жизни.

Он быстро прошелся вдоль пульта, нажимая кнопки, провел пальцами по клавишам. Цветовая гамма чуть изменилась, на экранах ломаные линии помчались чуть быстрее.

- Нынешнего ли? - усомнился Всеволод тихо.

- Медиевист, - сказал Роман с апломбом, словно припечатал. - Бегство от действительности… Поэтизация прошлого… Все понятно.

- Тебе всегда все понятно!

- В твоем случае понятно. Типичнейший гуманитарий, слабый. Мелочи таких не интересуют, прозой жизни брезгуете. Самое малое, за что беретесь, - это судьбы цивилизации… Болтуны.

- Ну-ну.

Роман резко повернулся, двигаясь, как в испанском танце. Глаза его полыхнули черным огнем, он выбросил вперед узкую кисть, будто намеревался пробить Всеволоду грудь.

- Слушай! А хочешь в свое любимое прошлое попасть на самом деле? Не в грезах, а наяву?

- Я? Как? - удивился Всеволод.

- Неважно. Ты же не спрашиваешь, как делали пуговицы на твою рубашку. Переброшу на сотню-другую лет назад, живи и радуйся исконному-посконному…

Всеволод наконец понял, что Роман не шутит. Скорее эти мощные ЭВМ начнут шутить, чем Роман. Волна жара накатила, ударила в лицо, потом сердце разом сжало в ледяных тисках, оно обреченно трепыхнулось от боли и замерло, словно уже расставалось с жизнью.

- Это же невозможно, - выдавил он наконец.

- Дорогой мой, не обо всем тут же сообщается газетчикам. Еще не знаем, к чему может привести, потому идет серия экспериментов. Но тебя одного перебросить могу, это ткань пространства-времени не нарушит… Скажи просто, что трусишь. Такие вы все, размагниченные…

Всеволод напряг ноги, удерживая дрожь.

- Нет, - сказал он наперекор себе, - не трушу.

- Не трусишь?

- Нет. Во всяком случае, готов.

- Тогда стань вон на ту плиту. Рискнешь?

За низенькой металлической оградой морозила воздух отполированная глыба металла, многотонная, выкованная полумесяцем, странно живая в мертвом зале машин. От нее пахло энергией, словно она и была ею, только для обыденности принявшая личину металла.