Марина Дяченко - Фэнтези или научная фантастика? (сборник)

– ЦЕНА.

Плечи Весов дрогнули – Ивар увидел Белого Рыцаря на одной из чаш, Весы накренились, но Барракуда бросил на другую чашу свой кинжал – и Весы выровнялись, и в следующую секунду Рыцарь был уже высоко вверху, в мутной кровавой каше… Ивар хотел закричать – но невидимая сила швырнула его на опустевшую чашу, и, вцепившись руками в черные склизкие цепи, он увидел в котле напротив груду контейнеров, из-под отлетавших крышек медленно поднимались головы в шлемах, но Ивар был тяжелее, он перевешивал, пока на чашу напротив не швырнуло Регину, мертвого Саню, смеющегося чертика на липучке…

Ивар почувствовал, как его чаша идет вверх. Он кричал и прыгал, желая стать тяжелее, весомее, умилостивить Весы… Но кровавая каша была все ближе, а земля уходила все дальше, и голос, которого лучше бы не слышать, торжествующе твердил:

– ЦЕНА. ЦЕНА. ЦЕНА.

…Несильная боль в плече. Он открыл глаза – над ним сидел Барракуда со шприцом-пистолетом:

– Ты что? Ивар, ты что же?

Он лежал, чувствуя, как расслабляется мокрое, холодное, как лягушка, непослушное тело. Действительность, какой бы она не была, оказалась стократ лучше сна. Ему захотелось улыбнуться Барракуде – но улыбки не получилось.

– Ивар… Ты же держался. Немного осталось. Все будет хорошо. Слышишь?

– Я больше не могу, – сказал Ивар виновато. – Я не могу…

Барракуда закусил губу. Секунду сидел, раздумывая. Потом быстро взял Ивара за плечи:

– Сядь… Вот так. Я научу тебя боевому заклинанию тигардов… Знаешь, когда воин обескровлен, когда кажется, что все, конец, непереносимо… Мне всегда помогало. И когда я в шлюпке взрывался, и когда я карцере сидел годами… Закрой глаза. Крепко. Повторяй за мной: сквозь ночь. Сквозь день. Травой сквозь могильные плиты…

– А что такое могильные плиты?

– Потом… Сейчас повторяй. Сила земли. Сила воды… Ор загг, ор хон, ава маррум… Ну, Ивар: сквозь ночь…

– Сквозь ночь, – прошептал Ивар одними губами.

Миллиарды звезд. Пахнет хвоей. Теплый ветер на краю обрыва…

– Сквозь день… Травой… сквозь могильные плиты…

Сначала было тяжело, губы немели и не слушались, потом стало легче, и незнакомые слова приятно щекотали язык:

– Ор загг, ор хор…

– Ор хон…

– Ор хон…

– Услышь, защити, сохрани мое имя, сохрани мою душу…

– Услышь… Защити…

Он повторял и повторял вслед за Барракудой странные слова; липкая тяжесть страшного сна уходила все дальше, высыхал холодный пот, и отпускала лихорадочная дрожь. Уже после того, как умолк Барракуда, в комнате долго жила незнакомая речь: слова летали, сталкивались, шуршали, как полчища ночных бабочек…

Потом он откинулся в изнеможении, в сладком изнеможении, как пьяный; Барракуда поднялся:

– Вот так… И спи. Люди ночью спят, один только ненормальный Коваль работает…

Он шагнул за порог – и в эту секунду Ивар понял со страхом и стыдом, что не может оставаться в комнате один.

Не может, и все.

…Облезлое пассажирское кресло с какого-то древнего, давно списанного корабля показалось ему мягче самой пышной постели. Высокие своды зала терялись в полутьме, и нависали со всех сторон полки-сейфы-стеллажи, и мягко ворчал вентилятор – как дома… Ивару показалось, что он навсегда вырвался из комнаты-узилища, что плена осталось всего несколько часов – и, засыпая под приглушенные голоса, он позволил себе счастливо улыбнуться.

Барракуда сидел за слабо освещенным пультом, время от времени осторожно трогая его пальцем – будто проверяя, не горячий ли. Искоса поглядывая на серое бельмо маленького экрана, предводитель Поселка вел бесконечные переговоры; о присутствии Ивара он почти сразу же забыл.

Голоса представлялись сонному Ивару бесконечными шнурками – синий шнурок тянул Барракуда, толстый, крепкий шнурок, почти без изгибов и петель; голоса его собеседников, невнятно доносящиеся из динамика, были потоньше, пожиже, они вились вокруг голоса Барракуды, петляя и захлестываясь, иногда прерываясь, сменяясь другими… Их было много, они были в основном желтые и серые.

– Мне не нужны предположения, – голос Барракуды казался мускулистым, как змея, – мне нужны твои точные предписания… Не заставляй меня грязно ругаться… – он вполголоса произнес незнакомое Ивару слово. – Я добуду тебе эти ресурсы, но десяти минут у нас не будет… И восьми не будет, – странное слово повторилось, шипящее, какое-то склизкое, повторилось и дополнило представление о крупной гладкой кобре в узорчатом капюшоне.

– …технология… база… повреждения внутренних ярусов… – тонко тянул уже другой, ярко-желтый голос.

– Снимай людей. Снимай технику. Бросай все, – снова склизкая шипящая вставка. – Бросай в док под начало Николы, он знает…

– И… – продолжал свое тонкий голос. – И…а…е…тич…ность…

Синяя змея жутко дернулась:

– Ты МЕНЯ слышишь?! Ты ПОНИМАЕШЬ, что я говорю?!

И сразу спокойно:

– Вот и хорошо. Из этого дерьма постараемся сделать… ну, не конфетку, так хотя бы сухарик… Да. Да. Да…

Ивар плавал в своей полудреме, а голоса-шнурки все вились и вились; потом он заснул по-настоящему – и сразу, как ему показалось, проснулся. Проснулся оттого, что стало тихо. И оттого, что померещился сладкий запах косметики.

Он не шевельнулся и не открыл глаз. В тишине говорили двое – Ивар не сразу узнал Барракуду, его голос не имел уже ничего общего с тугим шнурком, это была скорее шелестящая струйка сухого песка; ему отвечала женщина, отвечала издалека, из гулкой темноты, из недр динамика, и время от времени в разговор врывались помехи – но каждое слово оставалось отчетливым, чистым до прозрачности, как лед или стекло.

Неизвестно почему, но Ивар вдруг покрылся мурашками – от головы до пят.

– …очень похожи. Как две стороны монеты, – тихо сказала женщина.

– И можно спутать? – спросил Барракуда с коротким колючим смешком.

Женщина помолчала – в динамике слышно было ее дыхание. Глубокое, очень глубокое, напряженное…

Тень-осьминог. Два сплетенных тела…

Теперь Ивара бросило в жар. Женщина была Региной.

– Ты когда-нибудь кому-нибудь молился? – спросила она чуть слышно, но динамик филигранно воспроизвел каждое ее слово.

– Да, – коротко отозвался Барракуда.

– Ты можешь представить себе… что кто-то… каждый вечер молится… одними и теми же словами? Об одном и том же… человеке? Каждый вечер…

– Ты не веришь в молитвы. Для тебя это так… привычная присказка.

– Пусть… Но каждый вечер, одними и теми же…

– А каждую ночь…

– Нет. Это потом. Это другое. Это… – голос ее задрожал, Ивар вспомнил, как звенят на вибрирующем столе тонкие стаканы.

– Не стоит, – уронил Барракуда.

– Великий обличитель, – сказала она неожиданно жестко. – Как ты все-таки себя обожаешь. Нежно. Преданно. Горячо…