Лоис Буджолд - Ученик воина

Елену Ботари он встретил на выходе из дедовых покоев. Телохранитель приветствовал свою дочь молчаливым кивком, она ответила ему довольно застенчивой улыбкой.

В тысячный раз Майлз удивился, как этот урод мог породить такую красавицу? Каждая из его черт отражалась в ее лице, но совершенно преобразившись. В свои восемнадцать она была высокой, как и отец – добрых метр восемьдесят против его почти двух метров; но он был тощим и напряженным, как струна, а она – стройной и энергичной. Его нос, словно клюв – а у нее изысканный орлиный профиль; его лицо слишком узко – в ее лице чувствуется порода, словно у гончей или борзой с безупречной родословной. Наверное, различие прежде всего в глазах: глаза Елены темные, сияющие, внимательные – но не настороженно бегающие, как у отца. Или в волосах: его седеющая шевелюра подстрижена обычным армейским «ежиком», а у нее они длинные, темные, блестящие. Чудовище и святая – две скульптуры, высеченные одним резцом и глядящие друг на друга со стен какого-то старинного собора.

Майлз стряхнул с себя оцепенение. Их глаза на мгновение встретились, и ее улыбка погасла. Он заставил себя выпрямиться, несмотря на усталость, и выдавил фальшивую улыбку – может, в ответ ему удастся выманить у нее искреннюю? Не так быстро, сержант…

– О, здорово. Я рада, что ты здесь, – поздоровалась она с ним, – Ужасное было утро.

– Он что сегодня, капризный?

– Да нет, бодрый. Играл со мной в страт-О, и совершенно невнимательно – знаешь, я у него чуть не выиграла. Рассказывал свои военные истории, спрашивал о тебе – будь у него карта с твоим маршрутом, он бы втыкал флажки по дистанции, отмечая твое воображаемое движение… Мне оставаться не нужно?

– Нет, что ты.

Елена облегченно ему улыбнулась и двинулась прочь по коридору, кинув напоследок через плечо беспокойный взгляд.

Майлз перевел дыхание и перешагнул порог апартаментов генерала графа Петра Форкосигана.

Старик не лежал в кровати, а, чисто выбритый и одетый в дневной костюм, выпрямившись, сидел в кресле и задумчиво смотрел в окно на сад с задней стороны особняка.

Нахмурившись, он быстро поднял взгляд – кто это там прервал его размышления? – узнал Майлза и широко улыбнулся.

– А, мальчик, заходи… – указал он на кресло; Майлз подумал, что именно здесь совсем недавно сидела Елена. Старик улыбался, но к улыбке примешалось недоумение. – Ей-богу, неужели я где-то потерял день? Я думал, сегодня вы должны трусить свои сто километров по горе Сенселе – вверх-вниз…

– Нет, сэр, вы не обсчитались, – Майлз опустился в кресло. Ботари поставил рядом еще одно и показал пальцем на его ноги. Майлз начал было устраиваться сам – но эту попытку сорвал особо беспощадный приступ боли. «Давай, подними-ка их, сержант» – устало согласился он. Ботари помог ему пристроить его проклятые конечности на кресле под правильным с точки зрения медицины углом и стратегически ретировался, вытянувшись по стойке «смирно» возле двери. Старый граф наблюдал за этой пантомимой, и болезненное осознание отразилось на его лице.

– Что ты натворил, мальчик? – вздохнул он.

Сделаем это быстро и безболезненно, как отрубают голову… – Спрыгнул вчера со стенки на полосе препятствий и сломал обе ноги. Засыпался на физподготовке подчистую. Остальное… ну, теперь это неважно.

– И вот ты вернулся домой.

– И вот я вернулся домой.

– А-а, – старик побарабанил длинными, с распухшими суставами, пальцами по подлокотнику своего кресла. – А-а, – он неловко завозился в кресле, сжал губы и уставился в окно, не глядя на Майлза. Пальцы вновь застучали по ручке кресла. – И все вина этой проклятой ползучей демократии! – раздраженно выпалил он. – Куча инопланетного вздора. Твой отец сослужил Барраяру плохую службу, поощряя все это. У него была такая возможность ее изничтожить, будучи Регентом – а он, на мой взгляд, просто ее упустил… – он затих, и продолжил уже тише: – Влюбился в инопланетные идеи – и в женщину с другой планеты. Ты знаешь, во всем виновата твоя мать. Всюду она проталкивает эти глупости насчет равенства…

– Да ну, брось, – Майлз был задет настолько, что решился возразить. – Мать настолько аполитична, насколько это вообще возможно для живого человека в здравом уме.

– И слава богу. А то бы она нынче уже правила Барраяром. Я никогда не видел, чтобы твоей отец ей в чем-то перечил. Ну-ну, могло бы быть и хуже… – старик снова заерзал; душевная боль беспокоила его так же, как Майлза – физические страдания.

Майлз лежал в кресле, не предпринимая больше никаких попыток в защиту собственного мнения. Очень скоро граф начнет спорить сам с собой, выдвигая аргументы за обе стороны сразу.

– Думаю, мы должны меняться вместе со временем. Все мы. Вот сыновья лавочников – отличные солдаты. Бог свидетель, у меня было когда-то несколько таких под началом. Я тебе не рассказывал про одного парня? Мы тогда дрались с цетангандийцами в Дендарийских горах возле Форкосиган-Сюрло. Самый лучший лейтенант, какой у меня когда-либо был в партизанском отряде. А мне самому было не больше лет, чем тебе сейчас. В тот год он убил больше цетагандийцев, чем… Отец у него был портной. Да, портной – ведь тогда все кроили и шили вручную, горбатились над работой, старались над каждой мелочью… – он вздохнул по безвозвратно ушедшим временам. – Как же этого парня звали…

– Тесслев, – подсказал Майлз. Он иронически уставился на собственные ноги. Может, мне тогда стать портным? Устроен я как раз для этого. Но только это такая же устаревшая профессия, как и граф.

– Тесслев, да, вот как. Погиб он жутко: пошел на разведку, и их всех схватили. Храбрец он был, храбрец… – на какое-то время наступило молчание.

– А экзамены проводились честно? – ухватился старый граф за последнюю соломинку. – Сейчас никогда нельзя знать – какой-нибудь плебей, у которого своя корысть…

Майлз покачал головой, торопясь пресечь эти фантазии прежде, чем они успеют укорениться и расцвести. – Совершенно честно. Это все я сам. Дал сбить себя с толку, был невнимателен. Провалился, потому что был недостаточно хорош. И точка.

Старик скривил губы в недовольном отрицании. Он гневно стиснул кулак – и безнадежно разжал его. – В старые времена никто не посмел бы сомневаться в твоем праве…

– В старые времена моя неумелость могла бы стоить жизни другим людям. Нынешний порядок правильнее, – ровным голосом ответил Майлз.

– Ну… – старик смотрел в окно, ничего не видя. – Ладно – времена меняются. Барраяр изменился. Он проходил через перемены и на моем втором десятке лет, и еще раз, от моих двадцати до сорока… Ничто не осталось прежним… Потом еще одна перемена, от моих сорока до восьмидесяти. Нынешнее поколение слабо – даже грехи у них какие-то разжиженные. Старые пираты времен моего отца могли бы съесть их на завтрак и переварить косточки до обеда… Я ведь буду первым графом Форкосиганом за все девять поколений, которому суждено умереть в постели, знаешь?… – он замолчал, уставившись куда-то неподвижным взором, и прошептал почти что самому себе: – Бог мой, как я устал от перемен… Одна только мысль о том, что придется приспосабливаться еще к одному миру, ужасает меня. Ужасает.