Павел Шейнин - Парус и веер

— Почему раньше не дать полный доступ, не понимаю.

— На то он и карантин. Нужно смягчить процесс психологической адаптации.

— Ну, и что меня ждёт в закромах, записанных на ДНК?

— Мало приятного. Я, помню, сразу начала копаться в своей семейной истории. Тебя ведь в 2095-м заморозили?

— Да, в двадцатый день рождения, если верить дяде.

— Меня в девяносто шестом, в самом конце Греческого Возрождения. Город как раз тогда перекраивали, и он напоминал безумное чаепитие. Атараксия была уже за углом, но мы упорно воображали себя богами на Олимпе. Детей называли именами муз и героев. Переименовали город. Считали, что перед нами открыты все двери — как раз когда они с шумом закрывались. Ты мне, кстати, так и не сказал полностью своё имя.

Ари сделал жест, как будто застёгивает рот на молнию, и вдобавок замотал головой.

— Ладно тебе, — набросилась на него Клио. — Аристотель? Аристофан?

— Аристогитон, — сокрушённо произнёс молодой человек. — Только, чур, не смеяться!

— Тут уж не до смеха.

Ари пытался уложить в голове тот факт, что они рассуждают о жизни в позапрошлом столетии, как путешественники во времени.

— Дядя Белаур говорил, что это время называли Лихорадкой Возрождений. Кроме Греческого, было Византийское, Египетское, Китайское и ещё чёрт знает какое. Он сам — дитя Болгарского Ренессанса, и имя получил в честь какого-то балканского князя.

— Сколько ему лет?

— Сорок или пятьдесят. Не говорит — темнит. Он сопротивлялся атараксии дольше, чем другие. В спячку впал только в 2110.

— А родители?

Ари покачал головой и уткнулся в рекламу в углу сенсорной витрины.

— Мои тоже, — сказала Клио. — Отказались от заморозки, оправдывая это какими-то ссылками на греческих философов. Мама даже написала статью о том, что атараксия — высшее благо. Ну, и…

Замолчав, она повертела браслет с изображением ковша Большой Медведицы. Потом посмотрела на Ари пристально.

— Твой вопрос на дамбе… Теперь ты понимаешь, как важны глизеанцы?

Он взял её за руку, а другой прикрыл запястье с браслетом, как бы защищая созвездие щитом.

— Ну, пошли гулять? — она мягко высвободила ладонь и встала. — Ой, чуть не забыла. Если твой карантин заканчивается, ты можешь вернуться в Универсарий. Так ведь?

— Честно говоря, я ещё не решил…

— Открывается новая лаборатория — прямо рядом с нашей, на Васильевском. Что-то про экологию, или когнитивную антропологию, или социальное программирование… В общем, по твоей части.

Ари засмеялся и хотел возразить, что изучал экосоциологию, которая не имеет с этим ничего общего, но Клио схватила его за руку и потащила на улицу, к ближайшему горизонтальному эскалатору.

Они гуляли весь вечер, ныряя в пневмотоннели, катаясь на воздушных скутерах, играя в прятки в лабиринте солнечных парусов на плавучей электростанции. А ровно в полночь, прячась от охранников на руинах стадиона, он поцеловал её в губы, испачканные двухсотлетней пылью, и прошептал:

— Кажется, я наконец проснулся.

Утром небо было чистым, но к полудню горизонт заволокло тучами. Задержавшись на входе в Астрономический театр, Ари посмотрел на облака и подумал, что сегодня можно было бы провести один из запланированных опросов. Вместе с коллегами по лаборатории он пытался выяснить, какая степень случайности погоды наиболее комфортна для психики. Наверняка во время дождя люди активнее поддерживают метеоконтроль, чем когда светит солнце. Он бы, безусловно, вышел с опросником, если бы не три лекции, два факультатива, нейросеминар, заседание комиссии по биоэтике и ещё тысяча забот, которыми был наполнен каждый учебный день.

Ари оставил набережную позади, нырнул под купол Астротеатра и устремился к кабинету Белаура. Дядя пригласил его послушать, как идёт заседание Звёздного Комитета. Ожидалось обсуждение Бита 57, который собирались передать глизеанцам во время осеннего транзита.

— Эй, юноша!

Из будки нейродиспетчера высунулась голова в сеточке электродов. Старый админ следил за телепатическими контактами и проверял, чтобы студенты не перегружали учебные каналы. Ари подбежал к каморке.

— Я опаздываю.

— Вас, молодой человек, сегодня спрашивали.

Студент коснулся виска и вывел на линзы последние оповещения. Нейрочаты, как всегда, разрывались, но в личных сообщениях запросов не было.

— Вроде пусто.

— Да не там, — проворчал диспетчер. — В реале. Какой-то архей в плаще и с флюсом.

Археями называли ретроградов — тех, кто на момент заморозки уже достиг пенсионного возраста, а после ревитализации отказывался идти в ногу со временем.

— С флюсом? — не понял Ари.

— Ну, щека забинтована. И очки чёрные. Подождал-подождал — и ушёл куда-то.

— Хорошо, хорошо… Я на обратном пути к вам забегу.

— Не надо ко мне забегать, я не справочное бюро, — проворчал старик вслед Ари, но тот уже семенил по коридору.

В кабинете Белаура пёстрая компания астрономов, кибернетиков и ксенолингвистов обсуждала трудности передачи отрицания двоичным кодом. Уследить за дискуссией Ари не смог и вместо этого решил выпытать у дяди, о чём именно земляне с глизеанцами говорили последние полвека.

— Я же тебе посылал крестики-нолики, — зашипел Белаур. — Расшифровку со всеми битами.

— Там одни нули и единицы! Я же ничего в этом не понимаю.

— А что там понимать? Протокол Ланселота Хогбена. На первой стадии мы только договариваемся о том, одинаковая ли у нас математика. Комитет отправил простые примеры и получил их повторение.

Ари вывел на линзы первую цепочку битов: «10100 11000», — и их перевод в знакомые символы: «1 + 1 = 2».

— А потом, — продолжал астроном шёпотом, — мы отослали пример с ошибкой: два плюс два равно три. Эта передача завершалась теперь уже знаменитым Битом 33. И глизеанцы исправили ошибку.

Теперь в углу поля зрения Ари вскочила цепочка:

11011 00111 0

11011 00111 1

В первой строчке содержался пример «2 + 2 = 3» (и начало кодона из трёх нулей, означавшего пробел), во второй — исправленный вариант «2 + 2 = 4». Нейробот подчеркнул тридцать третий бит и его ответ.

— Ты спрашивал, откуда мы знаем, что обитатели Глизе разумны. Вот доказательство: Исправление Ошибки. Мы узнали об этом в 2249, когда пришёл ответный Бит 33. А на следующий год началось массовое размораживание.

— Ну, а теперь что мы посылаем?

— У Звёздного Комитета есть амбициозный план. Как по мне, слишком амбициозный.

Белаур объяснил племяннику, что астрономы планируют передать иномирянам нетривиальную идею:

510 = 1012, -

то есть тот факт, что 101 — это бинарная пятёрка. Эта информация умещалась минимум в 10 бит: 11111 00101. Проблема была в том, что первые семь бит следовали правилам, установленным ранее (как, например, в первых передачах, где «0» означало «плюс», «00» — «равно», а числа передавались унарной системой — такой же, как счёт на пальцах), но последние три бита нарушали паттерн. Глизеанцы должны были догадаться, что в разгар общения условности поменялись и речь идёт о выражении «510 = 1012», а не о равенстве «5 = 1+ 1».