Алексей Николаевич Толстой - Гиперболоид инженера Гарина. Аэлита [Художник Г. Зубковский]

- Вскипел чайник, - сказал Хохлов, другой рабочий, - иди, Кузьмин, чай пить.

Кузьмин сказал: - так-то, - со вздохом, и пошёл к горну. Хохлов - суровый человек, и Кузьмин сели у горна на ящики, и пили чай, осторожно ломали хлеб, отдирали с костей вяленую рыбу, жевали не спеша. Кузьмин, сощурившись, мотнув редкой бородкой, сказал в полголоса:

- Жалко мне его. Таких людей сейчас почти что и нет.

- А ты погоди его отпевать.

- Мне один лётчик рассказывал: поднялся он на восемь вёрст, - летом, заметь, - и масло, всё-таки, замёрзло у него в аппарате, - такой холод. А - выше лететь? А там - холод. Тьма.

- А я говорю - погоди ещё отпевать, - повторил Хохлов мрачно.

- Лететь с ним никто не хочет, не верят. Объявление другую неделю висит напрасно.

- А я верю, - сказал Хохлов.

- Долетит?

- Вот, то-то, что - долетит. Вот, в Европе они тогда взовьются.

- Кто взовьётся?

- Как, кто взовьётся? Враги наши взовьются. На, теперь, выкуси, - Марс-то чей? - русский.

- Да, это бы здорово.

Кузьмин пододвинулся на ящике. Подошёл Лось, сел, взял кружку с дымящимся чаем:

- Хохлов, не согласитесь лететь со мной?

- Нет, Мстислав Сергеевич, - важно ответил Хохлов, - не соглашусь, боюсь.

Лось усмехнулся, хлебнул кипяточку, покосился на Кузьмина:

- А вы, милый друг?

- Мстислав Сергеевич, да я бы с радостью полетел, - жена у меня больная, не ест ничего. Съест крошку, - всё долой. Так жалко, так жалко…

- Да, видимо - придётся лететь одному, - сказал Лось, поставив пустую кружку, вытер губы ладонью, - охотников покинуть землю - маловато. Он опять усмехнулся, качнул головой. Вчера - барышня приходила по объявлению: «Хорошо, говорит, я с вами лечу, мне 19 лет, пою, танцую, играю на гитаре, в Европе жить не хочу, - революции мне надоели. Визы на выезд не нужно?». Что у этой барышни было в голове - не пойму до сих пор. Кончился наш разговор, - села барышня и заплакала: - «Вы меня обманули, я рассчитывала, что лететь нужно гораздо ближе». Потом, молодой человек явился, - говорит басом, руки потные: «Вы, говорит, считаете меня за идиота, лететь на Марс невозможно, на каком основании вывешиваете подобные объявления?». Насилу его успокоил.

Лось опёрся локтями о колени и глядел на угли. Лицо его в эту минуту казалось утомлённым, лоб сморщился. Видимо, он весь отдыхал от длительного напряжения воли. Кузьмин ушёл с чайником за водой. Хохлов кашлянул, сказал:

- Мстислав Сергеевич, самому-то вам, разве, не страшно?

Лось перевёл на него глаза, согретые жаром углей:

- Нет, мне не страшно. Я уверен, что опущусь удачно. А если неудача, удар будет мгновенный и безболезненный. Страшно другое. Представьте так, - мои расчёты окажутся неверны, я не попаду в притяжение Марса: - проскочу мимо. Запас топлива, кислорода, еды - мне хватит надолго. И вот - лечу во тьме. Впереди горит звезда. Через тысячу лет мой окоченелый труп влетит в её огненные океаны. Но эти тысячу лет - мой летящий во тьме труп! Но эти долгие дни, покуда я ещё жив, - а я буду жить только в проклятой коробке, - долгие дни безнадёжного отчаяния - один во всей вселенной. Не смерть страшна, но одиночество. Не будет даже надежды, что Бог спасёт мою душу. Я - заживо в аду. Ведь ад и есть моё безнадёжное одиночество, распростёртое в вечной тьме. Это - действительно страшно. Очень мне не хочется лететь одному.

Лось прищурился на угли. Рот его упрямо сжался. В воротах показался Кузьмин, позвал оттуда в полголоса:

- Мстислав Сергеевич, к вам.

- Кто? - Лось быстро поднялся.

- Солдат какой-то вас спрашивает.

В сарай, вслед за Кузьминым, вошёл давешний солдат, читавший объявление на проспекте Красных Зорь. Коротко кивнул Лосю, оглянулся на леса, подошёл к столу:

- Попутчика надо вам?

Лось пододвинул ему стул, сел напротив.

- Да, ищу попутчика. Я лечу на Марс.

- Знаю, в объявлении сказано. Мне эту звезду показали давеча. Далёко, конечно. Условия какие хотел я знать: жалование, харчи?

- Вы семейный?

- Женатый, детей нет.

Солдат ногтями деловито постукивал по столу, поглядывал кругом с любопытством. Лось вкратце рассказал ему об условиях перелёта, предупредил о возможном риске. Предложил обеспечить семью, и выдать жалованье вперёд деньгами и продуктами. Солдат кивал, поддакивал, но слушал рассеянно.

- Как, вам известно, - спросил он, - люди там, или чудовища обитают?

Лось крепко почесал в затылке, засмеялся:

- По-моему - там должны быть люди. Приедем, увидим. Дело вот в чём: уже несколько лет на больших радиостанциях в Европе и в Америке начали принимать непонятные сигналы. Сначала думали, что это - следы бурь в магнитных полях земли. Но таинственные звуки были слишком похожи на азбучные сигналы. Кто-то настойчиво хочет с нами говорить. Откуда? На планетах, кроме Марса, не установлено пока жизни. Сигналы могут итти только с Марса. Взгляните на его карту, - он, как сеткой, покрыт каналами. Видимо, там есть возможность установить огромной мощности радиостанции. Марс хочет говорить с землёй. Пока мы не можем отвечать на эти сигналы. Но мы - летим на зов. Трудно предположить, что радиостанции на Марсе построены чудовищами, существами, не похожими на нас. Марс и земля, - два крошечные шарика, кружащиеся рядом. Одни законы для нас и для них. Во вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же семена оседают на Марс и на землю, на все мириады остывающих звёзд. Повсюду возникает жизнь, и над жизнью всюду царствует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, - образ и подобие Хозяина Вселенной.

- Еду я с вами, - сказал солдат решительно, - когда с вещами приходить?

- Завтра. Я должен вас ознакомить с аппаратом. Ваше имя, отчество, фамилия?

- Алексей Гусев, Алексей Иванович.

- Занятие?

Гусев, словно рассеянно, взглянул на Лося, опустил глаза на свои постукивающие по столу пальцы.

- Я грамотный, - сказал он, - автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь, - вот, всё моё и занятие. Свыше двадцати ранений. Теперь нахожусь в запасе. Он вдруг ладонью шибко потёр темя, коротко засмеялся. - Ну и дела были за эти-то семь лет. По совести говоря, - я бы сейчас полком должен командовать, - характер неуживчивый. Прекратятся военные действия, - не могу сидеть на месте: сосёт. Отравлено во мне всё. Отпрошусь в командировку, или так убегу. - Он опять потёр макушку, усмехнулся, - четыре республики учредил, в Сибири да на Кавказе, и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал три сотни ребят, - отправились Индию воевать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, ей-Богу. На тройках, на тачанках гоняли по степи, - гуляй душа! Вина, еды - вволю, баб - сколько хочешь. Налетим на белых, или на красных, - пулемёты у нас на тачанках, - драка. Обоз отобьём, и к вечеру мы - вёрст уж за восемьдесят. Погуляли. Надоело, - мало толку, да уж и мужикам махновщина эта стала надоедать. Ушёл в Красную армию. Потом поляков гнали от Киева, - тут уж я был в коннице Будённого. Весь поход - рысью. Поляков били с налёту, - «Даёшь Варшаву»! А под Варшавой сплоховали, - пехота не поддержала. В последний раз я ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого, без малого, год по лазаретам. Выписался, - куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась, - женился. Жена у меня хорошая, жалко её, но дома жить не могу. В деревню ехать, - отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе тоже делать нечего. Войны сейчас никакой нет, - не предвидится, Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.