Вероника Батхен - Фараоново племя

— За птиц, — хрипя и отплевываясь ответил будущий покойник. — Старый китаец продал мне птицу, обещая, что дело верное. И разорил, сделал нищим! Мой слабоумный племянничек из буйного стал тихим, таким тихим, что тошно глядеть. Он не расставался с проклятой птицей ни днем ни ночью, кусаясь, если кто-то подходил к клетке. Он молчал и учился читать. Молчал и подкупал слуг. Молчал и запоминал всё. А потом оспорил и разорвал опекунство, выкинул меня из поместья как ненужную вещь, ни дал ни гроша от наследства. А сам купается в золоте, никчемный кретин!

— Так ты Роджер, бывший опекун лорда Гавестона?

— Роджер Альсервей, последний отпрыск древнего рода. Я мог бы стать капитаном, политиком, путешественником, я рожден для великих дел, но судьба наплевала мне в физиономию.

— Ты родился для виселицы.

Раненый хрипло засмеялся.

— Пусть костлявая Бет поищет себе другого дружка.

Пузырящаяся алая кровь выступила на породистых, сильно вылепленных губах. Пышные кудри обвисли, тонкий нос побледнел, заострились скулы. Серые пронзительные глаза потомка норманнов в последний раз отразили серое небо над побережьем и Роджера Альсервея больше не стало.

Элиас кинулся к девушке. Осторожным движением он перевернул обмякшее тело, ища следы от пули. Лейтенант готовился попрощаться, жизнь слишком часто била его под дых, оставляла одного, наедине с морем и верными, безразличными ко всему птицами. Но на белом, открытом горле пульсировала синеватая жилка и любимые губы вздрагивали. Кровь впитывалась в темные волосы, длинная царапина тянулась по голове. «Останется рубец», — некстати подумал Элиас и провел рукой по макушке, там, где ныл к непогоде дурно зашитый след от сипайской сабли. Снег и перья сыпались с неба, легкий снег и белый летучий пух.

…В марте она будет рисовать чаек.