Вероника Батхен - Фараоново племя

Благодарю за «Фараоново племя»

Вадима Нестерова — за проект «Сбор-ник»

Анну Бурденко — за идею выпуска электронной книги, веру в проект и всевозможную поддержку.

Мишу Нешера — за поддержку, страховку и вовремя протянутую руку помощи.

Далию Мееровну Трускиновскую — за поддержку, рекламу и дружеские советы.

Бет форевер — за самый крупный взнос, поддержку и понимание.

Грэй Ангела — за очень существенный взнос и интересное предложение.

Даркмейстера — за очень существенный взнос и помощь в последний момент.

Рузанну Ефимову — за очень существенный взнос и проявленное терпение.

ДаддиКэта — за очень существенный взнос.

Женю Баранову — за очень существенный взнос и неиссякаемый оптимизм.

ОКЗ — за очень существенный взнос.

Эоласа — за очень существенный взнос.

Лесю — за очень существенный взнос.

Куковлева — за очень существенный взнос и понимание.

И всех-всех-всех, кто помог этой книге стать явью!

Чтобы начать что-то делать, всегда важно понимать — зачем. Для кого строится дом и сажается дерево, играет музыка, выкладывается желтыми кирпичами удивительная дорога. Ради каких сокровищ сейчас приходится вкалывать до седьмого пота, портить лопатой руки, чувствовать спиной взгляды — не всегда восхищенные, будем честны…

Я пришла в проект «Сбор-ник», чтобы быть услышанной. Поделиться своими рассказами, наблюдениями, подсмотренными и подслушанными историями — даже самые фантастические из моих рассказов имеют под собой реальные сюжеты. Впрочем, вся моя жизнь — альбом фотографий, цветных и черно-белых, резких и мягких. Это короткая проза кадров, а не кинопленка романа.

Я сама влюблена в жанр рассказа. К сожалению, эта чудесная литературная форма, требующая особого писательского мастерства, не в чести у издателей. И мне хотелось бы поддержать этот жанр, не дать ему умереть. Роман — это медленное высвобождение одной истории, погружение в глубину. Сборник рассказов — это перебирание четок, в которых каждая бусина уникальна по цвету и форме. Это смягчение пресловутого клипового мышления, возврат к пространству текста, но не протяженного, а быстрого, ненавязчивого, как прогулка по городу с опытным экскурсоводом.

Мои рассказы, даже самые легкие с виду — гипертекст, кружево центона, в каждом спрятаны аллюзии и цитаты, исторические события и маршруты по городам и весям. Каждый рецепт можно приготовить, каждый путь повторить. Каждую тень прошлого — попытаться отыскать и понять, это не так сложно, как кажется. Ведь народ, который забыл о своем прошлом, рискует упустить будущее.

Я предлагаю вам путешествие тропами фараонова племени — хотите узнать, куда? Открывайте страницу!

…На перекрестьях странных путей ткань реальности хрупка и ветха, как цыганский платок. Можно пройти вдоль нитей, окунуться в пестрое кружево или провалиться в голодную тьму, там, где ещё недавно колыхалась надежная с виду тропа. Нет законов, нет правил, мертвые говорят с живыми, живые прощают мертвых, память строит песочные замки и рушит карточные дворцы. Фараоново племя бредет по чужим дорогам, узнавая родню по глазам, чувствуя по шагам. Им знакомы негромкие голоса и фигуры, не оставляющие теней, они делятся последним куском хлеба и бросают в пыль красное золото — на удачу. Узнай — может и ты сродни…

Антон Горянин был неудачливый человек. Точнее невезучий фотограф.

Ему пришлось стать фотографом когда отец безнадежно слег. Без выставок не вступишь в Союз Художников, а без корочки в кармане не удержишь за собой мастерскую. Антон жил на Зеленина, в бывшем доме герцога Лейхтенбергского, в огромной застекленной мансарде среди мольбертов, гипсовых бюстов и прочего хлама, оставшегося от отца и, скорее всего от деда. Оба писали вождей, заводские пейзажи и голых женщин в свободное время, оба были фанатиками искусства. У Антона же с красками с юности не срослось. Зато с первой же «мыльницы», сменянной за бутылку у пьянчужки пошли приличные кадры — оказалось, что у него к сорока годам прорезался верный глаз и то чувство композиции, которое сродни абсолютному слуху у музыкантов. Отец, уже лежа в диспансере на Березовой, успел порадоваться серии из двенадцати отражений — Антону захотелось снять город через мокрый асфальт, лужи и стекла витрин. Но на выставку — даже с поддержкой друзей отца, которой надо было пользоваться, пока держалась добрая память о старом Горянине, — не хватало.

«Мыльницу» на похоронах кто-то случайно спихнул со стола и раздавил по пьяни. Почесав в затылке, Антон выгреб заначку — он работал охранником в супермаркете, получая ровно столько, чтобы жить самому и подкидывать копеечку двум детишкам от двух давно уже бывших жен — и пошел в «комок» на Ветеранов. Там работал старый приятель по кое-каким делам, он уступил по дешевке капризный «Пентакс». Радостный Антон всюду таскал аппарат, осваивая работу с выдержкой, резкостью и глубиной кадра. На барахолке он купил учебник времен перестройки и в свободное время, ворча под нос, изучал тонкости ремесла. Потом камеру срезали в метро — ехал после работы, уснул от усталости, а когда услышал «Чкаловская», оказалось, что сумки нет. Сам дурак, что тут скажешь.

Месяц на крупах с чаем — и маленький «Кэнон», серебристый, приятно тяжелый поселился в пояснике. Он был маловат для больших рук Антона, но зато «стрелял» метко. Получалось играть со светом, щелкать лестничные проемы и спирали перил в те минуты, когда рассветное солнце пробивается из окон… но и это счастье оказалось недолгим. Съёмка на пляже у Петропавловки, пыль в объектив, попытка закрыть зум пальцами и прощай хрупкий механизм. Антон задумался, не запить ли с горя — он крепко завязал после второго развода, но сейчас ему было обидно. Вместо этого продал последний дедов фарфор и завел себе новенькую «зеркалку» в блестящей коробке, с гарантийным талоном и длиннющей инструкцией. Жизни шикарной технике было пять недель и три дня. Пришел на набережную поснимать чаек, перегнулся через парапет, рванул ветер — и горе-фотограф упустил камеру прямиком об гранит. Хоть плачь!

Подсчитав, сколько денег ухлопано за полгода, Антон было собрался завязать с фотографией, но пожив с пустыми руками пару недель, отчаянно заскучал. Как назло — то парили в апрельском, отмытом до ясной голубизны, небе, белые голуби, то на белой стене плясали силуэты играющих в мяч детей, то типичная питерская старуха, приподнимаясь на цыпочки развешивала бельё — огромные, колышущиеся под ветром простыни. Бродить по улицам становилось невыносимо, с тоски Антон решил освободить от хлама вторую комнатушку в мастерской. Теоретически её можно было бы сдать. Практически оправдались надежды — Антон смутно помнил, что отец как-то пробовал фотографировать, но забросил. А «Киев» не продал, хотя в своё время камера была роскошью.