Вероника Батхен - Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

Удивление настигло Абу Саляма, когда на базар явилась Бибишь-ханым. Похожая на разряженную квашню матрона год как не выходила из дома — водянка доедала её, потихоньку сдавливая изношенное сердце. Сыновья и невестки, внуки и внучки выполняли любой каприз старухи, дабы не лишиться наследства. И вот, госпожа Бибишь-ханым ковыляет по рынку на своих ногах, опираясь о посох, и губы у неё почти не синие и щеки уже не серые.

Торговец Абу Салям не замедлил поинтересоваться здоровьем уважаемой госпожи. И сумел выстоять под проливным дождем слов. Оказывается, новый лекарь сделал дырочку в животе госпожи Бибишь, чуть пониже пупка, не подумайте дурного, всё было накрыто простынями, все-все! — и медной трубкой выпустил аж два таза скверной жижи из вздутого чрева. Облегчение наступило невероятное!

Удержавшись от неуместного замечания, Абу Салям пожелал Бибишь-ханым полного выздоровления и вернулся в шатер подкрепить силы чашей вина с финиками. Облегчение временное, не пройдет и трех месяцев, как вода вернется. Но делать прокол, не испробовав всех положенных методов, не отпаивая больную ветрогонными средствами, не ограничивая в воде и слизистой пище, не окуривая благовониями? Рисковать загноением кишок и остановкой сердца? Безумец!

Задумчивость торговца столь явно читалась на его челе, что даже настырная Сатеник удержалась от сетований — усадила господина за стол, подала пилав и лепешки, порезала дыню и самолично налила чашу розового вина из Солдайи. На расспросы Абу Салям не отвечал и коротать вечер в саду не стал — он заперся в спальне, осторожно раскрутил обгорелый по краям свиток и долго водил пальцами по кудрявым строчкам арабской вязи, качал головой, поглаживал холеную бороду. Нет, не должно начинать лечение с операции, никак не должно.

Вот только победителей не судят, и жирная Бибишь прошла по базару своими ногами — значит, завтра же число пациентов у мальчишки утроится.

«Везение является добрым спутником опытного врача», — вспоминал торговец, сидя в шатре, механически растирая миндаль. Жаль, Фортуна капризна, как и все женщины, рано или поздно удача иссякнет. Но время шло, уже и осень вступила в свои права, и виноград продавали по грошу за корзинку, и орехи по дирхаму за ритль, а остатки фруктов на закате раздавали сиротам и нищим. Повеселевший Игнасий обновил кафтан и пояс, щеголял красными сапогами и каждую пятницу наведывался в шатер закупиться то горчицей и луковицами нарцисса, то бальзамическим уксусом, то морским луком и волчьим лыком. Заикнулся как-то про львиный жир, на что Абу Салям, потупив глаза, поинтересовался не угодно ли достопочтенному обзавестись заодно подлинным рогом единорога — и назвал цену. Нет, несчастья обходили лекаря стороной. Тем удивительней показалась печаль на осунувшемся лице юноши. Игнасий, против обыкновения, явился в среду и спросил, не знает ли достопочтенный торговец, где в Кафе продают сок маковых головок или иное сонное зелье. Нужно совсем немного, облегчить боль умирающему ребенку, внуку шапочника Колпакчи.

Рецепт банджа Абу Салям помнил, но смешать его дело хлопотное, дорогое и долгое. Да и стоит ли?

— Искренне жаль, достопочтенный, что не в силах помочь советом. Больного жаль, но возможно есть иные способы ослабить муки?

— У мальчика черные чирьи во рту. Лекарства от них нет.

Черное кула. Неизлечимо. В «дом исцелений» однажды принесли младенца с кула, три дня он умирал в страшных муках, источая зловоние, и никто, кроме Учителя, не мог заставить себя приблизиться к несчастному.

— Я сделаю бандж и избавлю несчастного от страданий. Давно малыш болен?

— Третий день.

— Язвы вышли наружу ещё вчера. Что вы медлили, достопочтенный?

— Чирьи поразили лишь внутреннюю полость рта. Они черные, рассыпаны по щекам и языку, лицо опухло и покраснело. Ребенок плачет от боли, мечется в жару и не может ничего есть. Бабушка Колпакчи кормит его одним каймаком и вареньем из шелковицы.

Мысленно отерев пот со лба, Ариф встал и нехорошо посмотрел на лекаря.

— И смрада нет? И лицевые кости не обнажились и зубы не выпадают наружу?

Лекарь покачал головой.

— Поди в дом Колпакчи и раздень ребенка. На теле ты увидишь многочисленные мелкие красные точки сыпи — признак болезни. Пои дитя теплым молоком молодой козы, купай в розовой воде, складки тела присыпай порошком мирта и фиалкового корня, язвы во рту промывай ромашкой и вели бабушке Колпакчи давать ему больше шелковичного варенья — сам Ибн Сина советовал шелковицу при белом кула. Через неделю мальчик будет здоров.

— Позвольте лишь два вопроса, достопочтенный. Почему чирьи во рту стали черными? И кто такой Ибн Сина?

Ариф громко сглотнул — ему как никогда хотелось горячего вина с пряностями.

— Черный цвет язв появился от шелковичного варенья, которое так любит дитя. Ягоды красят, больные места темнеют сильней, чем здоровые. А Ибн Сина — лучший врач на свете. В Исфахане его называли старшим сыном Отца Медицины, бессмертного Гиппократа. Надеюсь, это имя тебе знакомо?

— Да, достопочтенный. Торговец лошадьми в Корчеве, хазарин, выдававший себя за грека, звался Гиппократом — но при чем тут врачи?

— Мудрость — это воздержание от поспешности в проявлении, например, гнева по отношению к тому, кто совершает проступок, наказание за который непременно должно настигнуть его, писал Ибн Сина. Скоро пятница, Инг… Игнасий. После заката приходи ко мне в дом на Митридатову гору, отведаешь утку с айвой, сладкий сыр и долму по-армянски — лучшей не найдешь во всей Кафе!

Вечер удался на славу. Сатеник расстаралась — Ариф рассказал ей о бедном одиноком юноше, покинутом в чужом городе, и подкрепил слова парой сережек с лалами. Утка пахла так, что ангелы в раю сглатывали слюну, долма таяла во рту, лучшая дыня разложилась соцветием нежных ломтиков, а прозрачным кусочкам рахат-лукума, таящим в сердцевине сваренные в меду орешки, позавидовали бы и наложницы из гарема самого падишаха. Пока мужчины услаждали чрево, кроткая Сатеник наигрывала на сазе и напевала что-то приятным голосом. Подумать только!

От кальяна гость отказался, в вине проявил похвальную умеренность. И благоразумно сдерживал родник красноречия, ожидая, когда хозяин начнет задавать вопросы. Впрочем, Ариф не спешил и не спрашивал. Отослав Сатеник, он собственноручно сварил кофе, поставил перед Игнасием чашечку и уселся, удобно скрестив ноги:

— Ты не лекарь. Не знаешь канонов медицинской науки, не знаком с трудами учителей, не носишь перстень. В тебе нет страха и опасения, ты берешься за рискованные операции и неизлечимые недуги, не думая, чем заплатят за смерть больного. Расскажи правду — кто ты, Игнасий?