Геннадий Прашкевич - Разворованное чудо. Повести и рассказы

И еще эти запахи были как-то связаны с мерцанием оборотня.

- Ты когда-нибудь слышал такое, Усташ? - спросил капрал. Он сидел в траве, поджав под себя ноги, и если бы не защитная рубашка и не татуировки на руках, его можно было принять за провинциала, вырвавшегося на загородную прогулку.

- Ты говоришь о запахах?

- Какие запахи, Усташ? Звуки! - В голосе капрала звучало чуть ли не торжество, но он успел и пожаловаться:- Правда, не все звуки хороши… Ты не чувствуешь этого?

Я решил, что капрал пьян. Как ни напрягал я слух, ничего, кроме звона цикад, не было слышно. Цвет и запах - вот что определяло мой мир. И я так и сказал. И добавил:

- Цикады - они к дождю…

Ни капрал, ни Ящик ведь не знали, что именно так говорят в Хорватии…

- Цикады! - возмутился капрал.- Цикады только мешают… Ты вслушайся… Вот хруст - села на ветку птица… Она роется клювом в перьях… Она осторожничает… Ей не хочется улетать… А вот звук опасности… О, черт! - выругался он и зажал пальцами уши: - Опять летучая мышь!.. Ящик, дай автомат!

- Не надо стрелять,- сказал Ящик по-французски,

По-французски!

В лилово-багряных вспышках я увидел плоские щеки Ящика, и по запаху его тела, по тяжелому, нездоровому запаху тела сразу определил - он чем-то болен. И еще - он старше нас всех! И Ящик тут же подтвердил:

- Да. Я - француз. Я из Нанта.

И я не удивился… Просто включил свою способность повелевать запахами, и что-то необыкновенное, тонкое, чего я никогда и нигде раньше не находил, сошло вдруг ко мне из сердца джунглей. Я попытался определить - что? - но капрал помешал:

- Усташ, ты слишком шумишь!

- Я молчу,- возразил я.

- Ты сам по себе шумный! У тебя мысли шумные! Ты шумишь сильнее оборотня, а уж он-то жужжит, как аварийный трансформатор!

- Капрал прав,- ответил мне Ящик.

Именно ответил, потому что я собрался задать ему именно такой вопрос, но не успел, не задал - Ящик предупредил его.

- Это так,- пояснил он.- И я не знаю, я не могу объяснить, как это получается… Но я просто чувствую, что именно вы хотите сказать. Нет, я не читаю твоих мыслей, Усташ, но за секунду до слов понимаю смысл еще не заданного вопроса… А ты?

- У меня запахи.

- Не удивляйся… Ничему не удивляйся… Нет ничего удивительного в нашем мире… Ведь даже цикады находят друг друга по запаху, хотя и находятся очень далеко от места будущей встречи. Лососи, поднимаясь из океана, тоже только по запаху находят устья родных ручьев. Угри, пересекая океан, за сотни миль улавливают запахи саргассовых водорослей.

- Откуда ты все это знаешь, Ящик?

- Когда-то я был учителем географии*

- Учителем?

- А разве ты никем не был?

Человек, управляющий пулеметом, как собственным Мозгом! И - учитель географии! Черт побери! Профессиональный киллер, убийца, и - обучал детей!.. Истории? Литературе?..

- Географии,- повторил Ящик,

«Что с нами? - подумал Ящик. И удивился: - Впервые за много лет я так подумал - с нам и… Впервые за много лет! С того далекого 1953 года, когда меня мобилизовали и отправили защищать французскую колонию Вьетнам… Защищать от вьетнамцев… Уже тогда я понимал некую двусмысленность роли защитника, но мир, открывшийся передо мной, был ошеломляюще необычен! Необычен до того дня, когда французский главнокомандующий генерал Наварр приказал свести все рассеянные части на равнине Бак-бо… К счастью, я туда не попал. Я прикрывал тогда Верхний Лаос и мог только в воображении представить идущие с той стороны тысячи грузовых велосипедов и груженых подвод… Пятьдесят пять дней и ночей я пробыл в окружении, и ребята знали меня тогда как Анри Леперье - веселого, иногда даже легкомысленного солдата…

Но веселье прошло, веселье всегда проходит. Оно, веселье, прошло в тот день, когда меня включили в число исполнителей акции «Гретхен». Не знаю, почему ее закодировали именно этим именем. Может, потому, что вьетнамские женщины своей первобытной беззащитностью и впрямь напоминали всех Гретхен Земли…

Был просторный школьный двор. По одну его сторону мы заставили лечь мужчин, по другую - детей и женщин. Указанные вставали и отходили в сторону. Приказ был четок: уничтожить всех, ибо оставшиеся в живых могли разболтать о случившемся. И я убивал. И из Анри Леперье превращался в Ящика.

Впрочем, нет. Ящиком я стал не в той войне. Ту войну называли войной слона и кузнечика. Франция, конечно, была слоном. А я - Анри Леперье? Кем я был? Ногой слона? Клыком слона?.. Впрочем, в этом ли дело? Если я был всего лишь микроскопической частью этого взбесившегося слона, я все равно топтал кузнечиков…

Ящиком я стал позже,- когда меня прикомандировали к американской спецчасти, охраняющей запасы йодистого серебра. Этот невзрачный, весьма безобидный на вид порошок носил великолепное название-оружие Зевса. От лейтенанта Кроу я, Анри Леперье, узнал, что стоит кристалликам йодистого серебра попасть в скопление облаков, как все эти облака немедленно выпадут на землю в виде дождя, града или снега.

Та спецчасть, к которой меня прикомандировали,- вспоминал Ящик,- была как бы прародительницей тех частей, что позже, в 1962 году, провели в Лаосе операцию «Поп-1».

Несколько десятков граммов йодистого серебра - и на вьетнамцев обрушился ледяной, непрекращающийся ливень!..

Как говорил Кроу?.. А-а-а… «Анри, вы - французы, работаете вручную! Время ваших допотопных методов прошло! Берите пример с нас! Оружие Зевса, вот что нам нужно! И оружие Зевса еще далеко не все! Скоро у нас будут реактивы, способные вызывать окисляющие дожди. Дожди, которые начнут выводить из строя и танки, и грузовики, и радиолокаторы… И, заметь, от дождя не спрячешься! Мы откроем в небе такую дыру, что при необходимости сквозь нее выльется вся атмосферная влага! И даже это еще не все: мы начнем эпоху геофизических войн! Мы научимся нагревать и охлаждать целые континенты, увеличивать по желанию уровень радиации, наконец, вызывать искусственные землетрясения!..»

Он был оптимист, этот Кроу, и, как все оптимисты, а также и вьетнамцы, оказавшиеся в районе Лай, утонул, когда американцы проткнули все-таки атмосферу…

А я, Анри Леперье, не утонул… Я выплыл, чтобы… превратиться просто в Ящика!..

Что с нами? - подумал Ящик…- Увидев тогда разверзшееся небо, я понял, что остался в мире один. Что никто не хочет, чтобы я был с ними. Что все, напротив, хотят утопить меня в окисляющих дождях, вытравить меня ядами, выжечь напалмом. Я перестал тогда думать обо всех. Я решил спасать себя. Жить животной, растительной, какой угодно жизнью!.. И я, правда, начал спасать себя. Моя жизнь превратилась в поиски выхода. Я никогда уже не воевал ни за желтых, ни за черных, ни за белых. Я воевал только за себя. Я спасал себя и презирал всех остальных. Одних за не-