Макс Мах - Небесный капитан

Лиза неловкости такого сорта терпеть не могла, что в той жизни, что в этой. А потому поспешила исчезнуть из поля зрения полковника Рощина, чтобы заодно и самой его не видеть. С глаз долой, как говорится, из сердца вон. Получилось это у нее, впрочем, не так, чтобы очень хорошо. Ее одолевали сомнения, и тоскливая маета сжимала сердце, и отчего-то хотелось плакать. Ну, или почти хотелось. И все оттого, что вопреки своей уже вполне сформировавшейся в этом мире блудливой натуре, она не могла решиться ни на то, чтобы переспать с Рощиным – чего ей на самом деле очень хотелось, – ни на то, чтобы безропотно исполнять принятые на себя моральные обязательства, и ноги перед полковником ни в коем случае не раздвигать.

Закрыв за собой дверь в спальню, Лиза сбросила туфли, освободилась от «змеиной кожи» платья и в одних чулках прошла в ванную комнату. Вообще-то здесь было довольно прохладно, но для Лизы в самый раз. К тому же она не имела в виду принимать холодный душ. В расстроенных чувствах предпочтительнее горячая ванна, в которой, если что, можно и вены себе вскрыть. Впрочем, самоубиваться она не собиралась. Ей нравилось жить, и смятение чувств в этом смысле являлось всего лишь еще одним – пусть и небесспорным – признаком качества Лизиной жизни. Хорошая жизнь, по ее мнению, должна быть разнообразной в своих проявлениях. Где-то так.

Лиза открыла кран, напуская горячую воду в просторную медную ванну, и присела на табурет, стоявший перед туалетным столиком с высоким зеркалом. Здесь, на столике, еще с утра, когда они с Рощиным вселились в номер, вместе с Лизиной косметикой и духами, остались пепельница, папиросы, коробок спичек и бутылка франкского коньяка. Горничная, убиравшая номер, заменила грязную пепельницу на чистую и унесла бокал, из которого Лиза пила коньяк. Но в остальном все оставила на своих местах.

«Папиросу, сударыня?» – хмуро взглянула Лиза в зеркало.

«Отчего бы и нет? – криво усмехнулась самой себе в ответ. – Ведь вы угостите даму спичкой?»

«Сочту за честь! – прищур истребителя, берущего чужую машину в прицел. – Глоток коньяка?»

«Не откажусь!»

Лиза сделала глоток коньяка прямо из бутылочного горлышка, пыхнула папиросой, посмотрела через зеркало на ванну, над которой поднимался пар, и стала стягивать чулки. Разговор с самой собой ей не понравился. Он отдавал безумием и вызывал неподдельное раздражение.

«Черт бы тебя побрал, Рощин!» – подумала она, сердясь то ли на полковника, то ли на саму себя.

– Черт бы тебя побрал! – сказала она вслух. Громко, с обидой и подступившим к горлу гневом.

В идеале сейчас должна была открыться дверь…

Дверь открывается, и, наплевав на все свои ужасные клятвы вкупе с ее, Лизы, детскими капризами, к ней в ванную входит Рощин…

Так должно было быть, но, к сожалению, она сама сделала все от нее зависящее, чтобы этого не случилось.

– Твою ж мать! – Лиза встала с табурета, сделала еще несколько быстрых и сильных глотков коньяка, отставила бутылку и шагнула к двери.

Решение было принято, и, не сомневаясь больше в том, что собирается предпринять, капитан Браге пошла в атаку. Шаг, и еще один. Она была уже на расстоянии вытянутой руки от дверной ручки, когда та повернулась сама собой. Дверь плавно открылась внутрь, – слава богу, не вмазав Лизе по зубам и носу, – и на пороге возник полковник Рощин.

– Мне показалось, вы меня звали…

Элегантный ход. Отличная прелюдия к началу куртуазных игр в «даму и кавалера». «Ах, сударь!» «Ну, что вы, сударь!» «Как можно, сударь?!» Но Лизе было сейчас не до глупостей. Она посмотрела на мужчину. Он все еще был во фрачных брюках с атласными лампасами, но со спущенными подтяжками, в белой майке и босиком.

– Вам не показалось, – сказала Лиза, одновременно ощущая облегчение от того, что ей не придется звать Рощина на самом деле, и жаркую волну желания, стремительно поднимающуюся из нижней части живота.

– Входите же! – поторопила она замешкавшегося на мгновение полковника.

– Да не стойте же как истукан! – бросила в раздражении, видя, что Рощин, ошалевший от такой резкой перемены в ее настроении, не знает, на что решиться. – Входите и делайте что-нибудь, а то я сама начну что-нибудь делать с вами!

Сказано сильно, и Рощин не мог не знать, что это не пустые угрозы. Сам был свидетелем тому, что Лиза способна на многое. Об остальном не трудно было догадаться. Впрочем, Рощин и сам, наверное, не случайно заявился к ней в ванную комнату на ночь глядя.

«Я его звала? Ну, можно сказать и так!» – признала Лиза, но это была мимолетная и совершенно неважная мысль, потому что Рощин внял голосу разума или зову природы – нужное подчеркнуть! – и шагнул к ней.

Он приблизился. Взял в ладони ее лицо. Медленно, нежно, но одновременно решительно и, пожалуй, даже властно, заставив Лизу разом забыть и о своем норове, и о привычке командовать. Взял, чуть запрокинул ее голову назад и, склонившись к лицу, поцеловал в губы. От прикосновения его губ Лизу словно жаром обдало. И теперь уже она не знала, как поступить, что делать, чем ответить на поцелуй. Но, как тут же выяснилось, ничего ей делать было уже не надо. Рощин от нее этого и не ожидал. Он все сделал сам и, начав действовать, уже ни на мгновение не останавливался, а тем более не упускал инициативу. Лизе оставалось лишь подчиняться, и это оказалось упоительно хорошо. Впервые с того момента, как она стала капитаном фон дер Браге, Лиза почувствовала себя стопроцентной женщиной, вся сила которой заключена в ее слабости.

Поцелуй длился вечность, но, кажется, Лиза не стала бы возражать от «продолжения банкета». Однако Рощин решил иначе, и Лиза вдруг увидела свое отражение в зеркале туалетного столика. Расширенные зрачки широко распахнутых глаз, пылающее лицо, полураскрытый в хриплом выдохе рот. Полковник же теперь недвусмысленно находился позади нее и, нежно целуя в основание шеи, мягко, но властно подталкивал ее к туалетному столику. В конце концов, двигаться дальше стало некуда, и Лиза оперлась ладонями о столешницу. В следующее мгновение ладони Рощина оставили в покое ее грудь – о чем она успела даже мимолетно пожалеть – и переместились на бедра. Слова здесь были не надобны, мысли, впрочем, тоже. Следуя безупречному инстинкту зрелой женщины, Лиза закрыла глаза, чуть наклонилась вперед и расставила ноги на ширину плеч…

«О боже!» – вот и все, что Лиза успела произнести мысленно.

Вслух она, кажется, просто застонала. И все, собственно. Остальное словами не передать.

«Твою ж мать!»

Ну, что сказать? Лиза не выбирала слов даже тогда, когда произносила их вслух. Что уж говорить о внутренних монологах? Однако пусть бросит в Лизу камень тот, кто сам без греха, а у нее, к слову, имелась веская причина начать утро с матюжка. Вчера, поддавшись бабской слабости, она увлеклась и в результате проснулась сегодня в объятиях мужчины, которого еще несколько дней назад не предполагала пускать к себе в постель. По крайней мере, не сразу и уж точно не сейчас. И дело не в том, что Рощин ей не нравился или был объективно чем-нибудь нехорош! Напротив, он был безупречен и как друг, и как любовник. Последнее выяснилось как раз этой ночью. Однако, несмотря на все замечательные качества полковника Рощина, – а возможно, именно из-за них, – Лиза считала неправильным начинать новые серьезные отношения, когда еще и от предыдущих полностью не отошла. А никаких других отношений – кроме серьезных, – у нее с Рощиным быть не могло по определению. Только серьезные, что с ее, что с его стороны. Любовь, моногамия, равное партнерство. Где-то так.