Николай Шелонский - В мире будущего

Но тогда - кто же эти люди?..

Они жили много веков тому назад, и - кто знает - может быть, они живут тысячелетия!..

Кто же они?.. Конечно, не простые люди!..

Холодный пот пробил при этой мысли старика Шмита. Он едва мог передохнуть от волнения.

То же волнение охватило всех присутствовавших в скромной зале священника. Рассказы про Корнелиуса Фан дер Валька, служившие до сих пор темой для нескончаемых толков в Эйсенбурге, волновали воображение мирных деревенских обывателей. Личность Корнелиуса вырастала до легендарных рассказов, и возбужденная фантазия придавала каждому его поступку, каждому слову особый, таинственный, мистический смысл.

Но с другой стороны, каждый из передававших эти фантастические рассказы в глубине души сознавал, что действительность далека от легенды и что все необъяснимое, происходившее на глазах обитателей Эйсенбурга, в один прекрасный день может объясниться самым естественным образом, благодаря какой-ни-будь простой случайности.

Таким образом, главную роль играло сильно затронутое любопытство, и как бы сильно ни возбуждалось под его влиянием пылкое воображение, всякий прекрасно сознавал, что все легендарные предположения, которые он сам охотно поддерживал, не имеют за собой твердой почвы.

Теперь, внезапно, в течение одной минуты, дело оказалось поставленным совершенно иначе: перед глазами всех был факт, и факт необъяснимый. Приходилось допустить, что речь шла о сверхъестественном явлении и что лица, облеченные народной фантазией в сумрак таинственности, на самом деле олицетворяют собой сверхъестественное, непостижимое и страшное для человеческого сознания…

И они, эти загадочные существа, были здесь, в полумиле от селения!

Дыхание спиралось и захватывало дух при одной этой мысли!

Глаза всех были прикованы к портрету этого выходца с того света, в то время как отец Венедикт дрожащим, прерывающимся голосом повествовал о предании, рассказанном в лежавшем перед ним фолианте.

- В далекие времена, - говорил он, - когда крестоносцы освободили Иерусалим, часть их направилась от святого града вглубь страны для покорения отдельных сарацинских княжеств. Вскоре крестоносцы разделились на несколько отдельных отрядов, и каждый из них избрал себе своего вождя. Один из этих отрядов пропал без вести. Долгое время полагали, что он истреблен сарацинами, но спустя тридцать лет один монах, по имени Бонифаций, попал в плен к только что основавшейся секте ассасинов, живших в горах Ливана. В лице их начальника - так называемого Старца горы - он узнал кавалера Лакруа - предводителя пропавшего без вести тридцать лет тому назад отряда крестоносцев…

Священник умолк.

Всеобщее волнение при этих словах сменилось внезапным спокойствием, под которым скрывался панический ужас, охвативший присутствовавших.

Каждому из них хотелось услышать, что еще поведает предание, сообщаемое отцом Венедиктом, и вместе с тем каждый боялся слушать, ожидая, что сейчас придется узнать нечто такое, что может заставить похолодеть от ужаса.

Но наступившая тишина была так тягостна, что сам отец Венедикт поспешил ее прервать.

- Это было, - продолжал он, - в тысяча сто двадцать пятом году. С тех пор, в течение многих лет, Старец горы наводил своими злодействами и своей таинственностью ужас не только на сарацин, но и на защитников святого Гроба Господня. Немногие из тех, кому в разные времена случалось выйти живыми из его рук, описывали его одинаковым образом, называя молодым человеком, хотя с того времени, как видел его отец Бонифаций, прошли не десятки, но целые сотни лет. Но что страннее всего - каждое из этих описаний, принадлежавших различным людям, было как нельзя более похоже одно на другое, и все они до малейшей подробности передавали портрет кавалера Лакруа - таким, каким вы видите его здесь, на страницах этой книги, каким видел его Шмит и каким, может быть, всем нам придется увидеть его воочию!..

При этом более чем вероятном предположении взоры всех невольно обратились ко входным дверям, как будто в них сейчас должен им появиться таинственный обитатель Эйсенбургского замка.

Но двери оставались по-прежнему закрытыми, и ничто не нарушало безмолвия, наступившего вслед за словами священника. Однако среди этого безмолвия каждый слышал биение своего сердца и холодел при мысли о страшном соседстве.

- Монах Ансельм - продолжал отец Венедикт, - книга которого лежит передо мной, передает все сказания о Старце горы. Он утверждает, что впоследствии Старец горы основал общество рыцарей во имя святого Креста, что немногие члены этого братства обладают чудодейственной силой, благодаря которой организм их не стареет, и что они существовали и в его дни, то есть в начале семнадцатого столетия. Он даже, как вы видели, воспроизвел портрет гроссмейстера этого ордена - кавалера Лакруа… Он утверждал, что братья этого ордена будут жить вечно, до второго пришествия, что в этом их казнь за ведомые им лишь одним прегрешения - казнь, подобная той, которая постигла некоего человека, отказавшегося возложить на плечи свои крест, предназначенный для распятия Богочеловека!.. Он также, по преданию, осужден жить на земле вечно, во искупление своего неверия!..

Священник умолк.

Его последние слова, в которых проглядывал скрытый мистический смысл, как нельзя более подходили к настроению присутствовавших. Жители Эйсенбурга, хотя и не отличались особым образованием, но все принадлежали к числу добрых католиков, и каждому из них хорошо были известны все апокрифы и не признаваемые церковью сказания. Хорошо была им известна и легенда о Вечном жиде, во все время существования мира осужденного блуждать по земле, не зная покоя, вечно идти вперед, не имея цели, вечно тщетно искать смерти без всякой надежды ее найти! В воображении каждого из них с детских лет была жива его легендарная высокая, изможденная фигура, на которую самые страдания положили печать величавости! Он шел, нескончаемые века неся на себе крест нравственных страданий, возложенный на него за то, что некогда он отказался возложить на несколько мгновений на свои плечи крест, ставший орудием искупления!

И теперь почти среди них поселился другой человек, также осужденный за свои таинственные, мало понятные людям преступления нести тяжесть подавляющего ум наказания. И если его неведомые преступления внушали ужас, то величие его страданий невольно возбуждало не только сочувствие, но и близкое к благоговению удивление.

Его фигура не была похожа на фигуру Вечного жида, какой создавало ее воображение, но внутренний образ их обоих был одинаков. Туманная отвлеченная легенда воплощалась в факт перед пораженными недоумением простодушными деревенскими обывателями.