Николай Федоров - Бомба профессора Штурмвельта [Фантастика Серебряного века. Том VII]

— На первом листе, по самой середине и не меньше, чем вот такого размера…

Незнакомец отмерил руками расстояние вдвое больше газетного листа…

— Никак не меньше, — успокоительно заявил редактор.

— Какое же будет ваше объявление?

И вот редактор и метранпаж с изумлением услышали:

«Пропал черный пудель, купленный накануне. Подозревается, что был краденый. Примет никаких. Кличка неизвестна. Доставившему в редакцию “Столичной газеты” — 3000 рублей вознаграждения».

Когда деньги были уплачены и незнакомец удалился, метранпаж многозначительно похлопал себя пальцами по лбу.

Редактор нее задумчиво произнес:

— Н-нет, пожалуй… Не спрятано ли у пуделя под шерстью что-либо особенно ценное?

Через несколько минут маленький толстяк в чужом пальто, сидя в сыскном агентстве и окруженный пятью способнейшими сыщиками, сговаривался с ними об условиях использования их услуг. Вознаграждение было настолько щедрое, что сыщики от удовольствия руки потирали.

— Но кого же мы должны ловить или искать? — спросил один из них, делая такое движение носом, как будто сейчас же хотел кинуться по следу.

Незнакомец посмотрел на него задумчиво.

— Пуделя! — выпалил он.

— Пуделя?… то есть как же это… пуделя?

— Так. Собаку… Сбежала… Поймать надо непременно.

— Позвольте, господин. Как же ее поймать, если она сбежала?..

Незнакомец заворочал гневно глазами.

— На то вы и сыщики, чтобы ловить.

— Но мы, господин, не для этого предназначены. Мы ловим только людей. У нас есть тоже свое… самолюбие!

— Удваиваю вознаграждение! — заревел незнакомец. — И к черту самолюбие!

Через четверть часа пять сыщиков, побрякивая в карманах щедрым задатком и насмешливо перемигиваясь, отправились искать пуделя. Толстяк же с большой головой летел на Гутуевский остров.

Стыка, утомленный пережитыми волнениями и трудом, храпел на кресле рядом с распростертым на диване, по- прежнему недвижимым Червяковым. Вдруг какой-то странный шум заставил его вскочить на ноги. Шум все увеличивался и как бы приближался. Скоро он раздался уже несомненно в соседней комнате. Похоже было, как будто рядом был не кабинет ученого невропатолога, а зверинец или, еще вернее, псарня. Стыка поспешил распахнуть дверь и остановился, как вкопанный. Перед ним стоял профессор, державший на привязи десяток черных пуделей.

— Принимайте первую партию! — воскликнул он деловито. — Надо их покормить. Который час?

— Откуда это? — лепетал озадаченный ассистент, принимая из рук профессора концы веревок.

— С Гутуевского острова… Я купил всех наличных черных пуделей и вошел в соглашение с администрацией, что мне будут доставлять в редакцию «Столичной газеты» все вновь поступающие экземпляры по 10 рублей с головы. Я полагаю, Станислав Сигизмундович, что вы теперь же, не теряя времени, приметесь по очереди проверять их жизненную энергию, сравнивая ее с нашей записью. Других ведь признаков мы не имеем…

Но ассистент, оказывается, уже успел вспомнить еще два признака сбежавшей собаки: у нее около левого плеча был вырван клок шерсти и на ошейнике остался небольшой кусок проволоки. Все пудели были тотчас же проверены, но, к сожалению, ни у одного из них не было налицо ни того, ни другого признака.

Профессор с шумом вздохнул и затем направился к телефону, чтобы переговорить с редакцией. Едва их только соединили, как он услышал:

— Редакция «Столичной газеты»… А! Эго вы, наконец?.. Приходите, прошу вас, немедленно! Доставлено сто шестнадцать пуделей… подводят еще новых… Если вы не явитесь тотчас, пошлю всех к черту!..

В редакцию поехал на этот раз Стыка. По дороге он купил только что вышедший вечерний номер. На середине первой страницы красовалось гигантское объявление профессора. Случайно Стыка заметил рядом с ним другое скромное объявление:

«Прошу лиц, видевших бывшего бухгалтера Червякова, сообщить об этом его жене. Ушел вчера с утра, сильно взволнованный и огорченный: был в сером пальто».

«…черные лапки!

Да, господа, на месте рук у меня оказались маленькие, тонкие, покрытые черной шерстью лапы. И сам я стоял уже не на двух ногах, а на четырех лапах. Таковы были результаты невероятного, рискованного, безумного опыта двух бессовестных ученых, который они не постеснялись произвести над живым человеком, даже не предупредив его о возможных последствиях.

Когда сейчас я рассказываю обо всех этих прошлых событиях, я уже знаю значение происшедшей тогда со мной перемены, знаю, что непонятным для меня способом профессор Парсов переселил мое сознание, или часть моего сознания, или, наконец, употребляя его собственное выражение — мое «чистое я» в животное (да-с, в животное… в собаку!). Но в тот момент, когда взгляд мой впервые упал на злосчастную лапку, я далеко не так ясно воспринимал значение совершившегося события. Ведь я приобрел не только наружность, но и мозг собаки. Мой собственный мозг остался инертным в парализованном теле бухгалтера, и я потерял всякую связь с ним, а следовательно, и мыслил исключительно мозгом собаки. Между тем, этот беспомощный жалкий мозг животного жил до этого своей собственной жизнью и продолжал ее и после моего непрошеного переселения в него, лишь постепенно и очень неохотно начиная повиноваться «мне». Конечно, мозг собаки не мог сколько-нибудь ярко и ясно осветить мне мое положение. Я смутно чувствовал, что со мной что-то произошло и что- то скверное притом, но что именно — я совсем не понимал. Памяти о минувшей моей жизни не осталось вовсе или почти вовсе. Для мозга же пуделя зрительный образ лапы был самым обычным и не вызывающим никаких беспокойных ассоциаций образом. При таких условиях неудивительно, что мое открытие, — если только можно назвать это открытием, — вызвало во мне лишь глухое, тоскливое волнение, без понимания даже причин его.

Быть может, вам все же не совсем понятно мое тогдашнее душевное состояние? В таком случае, постарайтесь припомнить, не было ли с вами вот какого переживания: вы попадаете в какое-нибудь совершенно вам незнакомое место, и вдруг… вам кажется, что вы были уже тут когда-то. Вспомнить, когда и при каких условиях — вы абсолютно не можете, но чувствуете, что вы здесь были наверное… А между тем, разум говорит, что вы здесь первый раз. Наверное, с вами было это хоть раз в жизни?.. Так вот, по мнению теософов, это смутное воспоминание служит ясным доказательством того, что вы действительно были в этом месте, но были до своего рождения, то есть тогда, когда вы были еще не тем, что вы сейчас. Конечно, продолжают теософы, вы не можете вызвать в своей памяти отчетливых образов предметов, так как не эти ваши глаза их видели раньше и не этот мозг их запечатлел. Это есть явление исключительно душевной памяти.