Игнатий Потапенко - Ход больших чисел [Фантастика Серебряного века. Том II]

Я поблагодарил его, дал ему полтинник и пошел по указанному пути.

Признаюсь, меня очень интересовала эта отшельница глухой усадьбы.

На высоком холме возвышался старый барский дом. Колонны уже облупились. Некоторые балконы скосились, часть окон была выбита. Было заметно, что дом клонится к разрушению. Но все же он производил величественное впечатление со своими башенками, бельведерами и вызывал печальные воспоминания и картины когда-то кипевшей здесь грешной, бурной и роскошной жизни…

Жуткое безмолвие встретило меня на широком, заросшем дикой травой дворе.

— Однако, — подумал я, — какие же и где здесь лошади?

Какой-то угрюмый рыжий парень встретил меня во дворе.

Я попросил провести меня к барышне.

Он хмуро взглянул на меня и ткнул пальцем по направлению к когда-то, должно быть, роскошному подъезду.

Львы у подъезда имели теперь жалкий вид. Лапы были отбиты. Колонны облупились, ступени покосились…

Я прошел в вестибюль. Та же картина разрушения. Потрескавшаяся живопись на потолке и стенах, изношенный ковер на лестнице… грустно и жутко… Но стариной дикой и прекрасной веяло от этих старых стен.

Медленно и неловко, с каким-то жутким чувством, словно среди призраков, я подымался по лестнице…

Чувство неловкости вызывалось отчасти тем, что на мне не было привычного оружия.

Штатскому это трудно понять, но каждый военный в форме будет чувствовать себя неловко и непривычно, если он без шашки. Вроде того, как штатский без галстука.

На верхней площадке лестницы показалась высокая женская фигура… Я не успел разглядеть ее, она сейчас же скрылась. Я заметил только необыкновенный для женщины рост, широкое скуластое лицо и злобный взгляд под нависшими бровями, да подоткнутый передник.

— Конечно, это не барышня, — подумал я, вспоминая описание мужичка.

Едва я вступил на верхнюю площадку, как дубовые двустворчатые двери широко открылись и на пороге показалась женщина. Ее вид сразу поразил и, признаться, очаровал меня.

Невысокого роста, замечательно стройная и гибкая, в красном платье, плотно облегавшем ее фигуру, со смуглым лицом резкого южного типа, томными мерцающими глазами, она вызывала образы далекого мира, — Иродиады или Юдифи.

Я низко поклонился ей и поспешил объяснить свое неожиданное посещение.

Ее гортанный, глубокий голос поразил меня. Он так шел к ее типу.

— Не извиняйтесь, — сказала она, — я живу такой отшельницей, что ваше посещение доставляет мне истинное удовольствие, и я должна еще вас благодарить…

Она улыбнулась и крепко пожала мне руку.

— Насчет лошадей, — не беспокойтесь, они будут готовы по первому вашему требованию, но надеюсь, — добавила она, глядя прямо в мои глаза своими мерцающими глазами, — надеюсь, вы все же уделите мне час-другой. Мы вместе пообедаем.

Я звякнул шпорами и с удовольствием согласился.

Внутренняя обстановка, к моему удивлению, совершенно не соответствовала наружному виду разрушения. Напротив, она сохранялась в полной исправности. Ковры, зеркала, картины и портреты на стенах, мебель empire — все производило такое впечатление, словно еще живы были ее прабабушки времен Благословенного [8] … empire… Благословенного — Имеется в виду стиль ампир, характерный для эпохи Александра I, прозванного «Благословенным». .

Она, казалось, поняла меня.

— Меня называют нелюдимкой и отшельницей, — начала она, — но я предпочитаю тишину и воспоминания этого дома пошлой суете современной жизни. Этот родовой дом — моя святыня, и из этих старых стен мне не хочется никуда уходить. Здесь жили мой отец, мой дед, мой прадед. Вы видите, воя обстановка сохранилась. К сожалению, я не настолько богата, чтобы поддерживать внешний вид дома и парк с его бесчисленными беседками, павильонами и храмами любви, дружбы и так далее. Да положите же вашу фуражку, снимите эту сумку с несносными казенными бумагами!..

Я невольно взялся за сумку, и мне показалось, что ее глаза со странным любопытством следили за моими движениями.

Я положил фуражку на столик.

— А сумку? — спросила она. — Положите здесь. Она будет в полной сохранности.

— Я не сомневаюсь в этом, — ответил я, — но, чтобы случайно не забыть ее (в ней очень важные документы), я решил с ней не расставаться. К тому же, она нисколько не стесняет меня.

Она повела меня по дому, все время неумолчно разговаривая.

В доме были и оранжерея, и большая зала с хорами, и портретная зала. Напудренные парики, строгие и легкомысленные лица на потемневшем полотке, мундиры, звезды и шитые золотом камзолы, молодые и старые, нежные и суровые, красивые и уродливые лица женщин в фижмах, с мушками у губ и на щеках, мелькали перед моими глазами.

А она не переставая говорила:

— Вот это мой прадед, генерал-аншеф Кирилл Яковлевич, он был недолго в случае при Екатерине, да не поладил с Потемкиным. А это прабабка — первая красавица времени Павла. Она навлекла на себя его гнев тем, что, когда встретила его на Невской перспективе, в ненастную погоду, не пожелала выйти из кареты в грязь, чтобы отдать ему реверанс… за что и была сослана сюда… А это мой дед. Он был адъютантом Кутузова при Аустерлице, и потом погиб при Лейпциге, в корпусе Раевского. А это брат деда — декабрист — он и умер в Нерчинске…

Она говорила с таким знанием истории, с таким увлечением, что все эти портреты словно оживали передо мной, и картины минувшего ярко вырисовывались. Я живо представлял себе и этого красавца, генерала-аншефа, не поладившего с всемогущим Потемкиным, и дерзкую красавицу, не пожелавшую испачкать в грязи бальные туфли, чтобы приветствовать императора, и этого героя Лейпцигского сражения.

Голос Крутогоровой производил на меня тоже сильное впечатление. До сих пор я еще не знал ее имени и спросил ее.

— Нина Александровна, — ответила она. — Моя прабабка была грузинка. Ее звали тоже Ниной. Находят, что я похожа на нее, — добавила она. — Вот ее портрет.

Я остановился, как вкопанный, перед портретом молодой красавицы в национальном горском костюме.

— Но это ваш двойник! — воскликнул я.

— Да? — неопределенно отозвалась она. — Моя прабабка рано овдовела и уехала в свое имение в Грузии, а сына отдала в корпус. Это было вскоре после присоединения Грузии к России. Говорят, она была жестока и скупа. Мы не знаем подробно ее историю… Она была что-то вроде царицы Тамары, — помните: