Михаил Бобров - Четыре возраста Нулизы-сан [СИ]

От стены отделилась светловолосая синеглазка в серебристом пуховике, модных желтых ботинках:

— Акаги?

Рицко успокоительно повела рукой:

— Все отлично, Габри. Все хорошо. Договорились.

Моряки слезли с заскрипевших качелей, подошли, козырнули. Начальник Школы заговорил:

— Акаги-химе-сама, не знаю, как там планета — Школа Владивостока у вас в долгу.

— Пустое. Мы не стали пугать их, не загоняли в угол — вот потому они не стали щетиниться в ответ. А люди с людьми договорятся быстро.

— Кхм! Кхм! — адмирал поперхнулся. Люди? Канмусу из Школы, две русалки, Валькирия… Только ведь не поспоришь: люди. Моряк повернулся:

— Акаги-ками-сама… Разрешите вопрос.

— Пожалуйста, просто Акаги. Акаги-сама, если уж вам невтерпеж. Спрашивайте.

— Акаги-сама, вы не могли бы пояснить… Просто, нам для себя понять. Почему такая вообще истерика? Чисто психологически мы уже сколько лет, как согласились посылать на войну детей. Да еще и девочек. Чего нас теперь-то корежит? Откуда эти сопли с сахаром и пена из ушей?

Рицко посмотрела на собравшихся полукругом участников операции: все заинтересованно внимали. Доктор Акаги подошла к фургончику «геодезистов» и взяла оттуда разграфленную мерную рейку, с которой — и теодолитом, естественно — таскалось наружное наблюдение, когда за кем-то требовалось проследить через оптику.

Вернувшись к зрителям, Акаги подняла рейку:

— Масштаб такой: один миллиметр — одна тысяча лет. Наглядно?

— Так точно!

— Рейка два метра… Два миллиона лет развития хомо сапиенс. Как вы понимаете — без особой точности, ученые там спорят — сто тысяч лет сюда, сто тысяч туда. Но средняя цифра — два миллиона лет, примерно тогда наш предок отделился от обезъян. Все это время в человеке складывались рефлексы, которые, собственно, составляют сегодня наше подсознание. Понятно?

— Пока да, — ответили в первом ряду.

— Теперь вот…

Акаги взяла у ближайшего курильщика коробок спичек, повертела в пальцах:

— Пять сантиметров — это полсотни тысяч лет развития кроманьонцев. Это сказки, песни, мифы, легенды, боги, языки, диалекты, обряды, обычаи. Племенные, родовые, гаремы, матриархат, затонувшая Атлантида, гомеровская Троя, египетские пирамиды — все здесь!

Поставив рейку на ровный верх бордюра, Рицко с нечеловеческой аккуратностью придала ей вертикальное положение.

— Ветра нет, постоит.

Вытряхнула из коробка спичку — и отломила спичечную головку. Коробок Акаги столь же аккуратно поставила на рейку.

— Видите спичечную головку в моих пальцах?

— Не особенно.

— А ведь эти пять-шесть миллиметров — вся наша письменная история. Фараоны, Урарту, Аркаим, Синташта, Вавилон, Иерусалим, Греция, Рим, пирамиды Майя, кельты с друидами, Зевс, Один, Перун, Иегова, Христос, Аллах, Аматэрасу и Будда… Дедушка Фрейд, Милгрем и Джон Лири со своим ЛСД…

Затаив дыхание, Рицко опустила крошку поверх спичечного коробка.

— А теперь все могут видеть мощность науки психологии — и мощность противостоящего ей подсознания. Ведь это наше подсознание говорит: кто должен идти на войну — а кто стеречь огонь в пещере. Все умствования по этому поводу — это уже сильно позже по оси времени. В рамках вот спичечной головки.

Люди посмотрели на рейку. Пять кроманьонских сантиметров на двухметровом фундаменте подсознания выглядели… Жалко. Но спичечный коробок хотя бы можно было разглядеть!

— Пермяк — соленые уши, — сказал кто-то в задних рядах. — Ты говорил, что психологией можно инстинкты побороть? Иди, побеждай.

Адмирал хлопнул в ладоши:

— Смирно! Равнение н-на… Акаги! Доктор Акаги, наша искренняя благодарность!

Доктор Акаги поклонилась в ответ и подошла к Валькирии:

— Ну, а теперь ходу, пока не началось.

И прямо посреди квадрата девятиэтажек проявилось отбросившее маскировку серебристое веретено Валькирии — точь-в-точь «Королева Солнца» из книжки Нортон. По трапу Акаги с Владиленой и Габри поднялись наверх; захлопнулся овальный люк — и ракета с красивым киношным выхлопом, небольшим и неопасным, почти беззвучно, ушла в небо.

— Выпендриваешься, Габри.

— Это я от облегчения, Балалайка-сама. Что вмешиваться не пришлось. Что все закончилось хорошо!

Наружники забрали рейку, ловко подхватив упавший коробок. Головка от спички улетела в снег — никто не заметил, куда. Уже через пять минут колодец двора опустел, и младшая сестра Егора, возвращаясь из обычной средней школы, никого не застала — кроме только брата у подъезда. Еще и с девчонкой. Ишь ты, волосы выкрасила, и уже к брату лезет! Алиса чуть было не бросилась к ним — но котенок в корзинке запротестовал:

— Алиса! Ну невежливо же, что ты, как пятимесячная!

Алиса посмотрела на говорящего зверька, которого носила в школу похвастаться. Возразить не успела: дворовые подружки бросились к ней, наперебой рассказывая такие страсти, что уши развесили как в корзинке, так и вокруг нее.

— Миэх! — котенок запрыгал по красной подушечке, — вот бы про это песню… А я только сказки рассказывать умею!

— Ничего, — крашеная уже отклеилась от Егора и тоже подошла к стайке первоклассниц. Подошла, впрочем, не слишком близко: небось, чуяла, что могут повыдергать розовые патлы.

— Алиса?

— Да… А вы меня знаете?

Луиза хмыкнула. Не объяснять же мелкой, что котенка, вообще-то, Егор подарил ей!

— Ты сестра Егора.

— А ты его девушка? Ой…

— И что? Нельзя?

Сестра собралась было так и сказать, да крашеная вздохнула до того печально, что Алисе даже язвить расхотелось.

— Погладь кота, — Луиза набросила капюшон форменного пуховика на вызывающе-розовые волосы. — Мне вот нельзя, а тебе легко. Пожалуйста, погладь кота!

Гонолулу-Токио: 6204.05 километров / 3349.89 морских миль.

Плотная бумага, ровные строчки — аккуратный почерк девочки-отличницы. Ни подписи, ни приветствия — а Егору и не надо.

«Я живая, но не скажу, что со мной все хорошо. Мне так страшно, что я сама не понимаю, как не забыла дышать. Если я вернусь, то ни в чем, ни в чем! Не буду с тобой спорить!»

Егор сложил письмо и сунул в маленький кисет на шее — единственное, что у него было своего. Все остальное выдали от казны: кровать в кубрике, металлический шкаф для вещей и ключ к нему, форму-белье, берет-портянки, подсумки-разгрузки, сапоги знаменитые — даже не кирзовые! — кожаные, офицерские. И безо всякой присяги, в первый же вечер выдали автомат с четырьмя магазинами. Только без ремня; капитан так и сказал стриженной лопоухой шеренге:

— Чада Атрея и чернокерзовые мужи-ахейцы! Либо сжимайте покрепче оружие ваше — либо сожмут вас гробовые доски!

Егор покосился на свой тощенький бицепс — и хмыкнул. Уж мужи так мужи, аккурат в троянского коня запихивать. Сорок парней от пятнадцати до девятнадцати, тщательно скрывающих страх за нахальством. Десять сержантов-контрактников, по два на кубрик. И командир отряда — целый капитан, любитель оригинальных переводов с древнегреческого.