Михаил Бобров - Четыре возраста Нулизы-сан [СИ]

— Все эти сущности — Ангелы, Туманный Флот, теперь вот Глубинные — имеют общее свойство. Вокруг них некая граница, достаточно мощная, чтобы отражать обычные виды оружия. У Ангелов и громадных биороботов проекта EVA имеется АТ-поле. У флота Тумана — поле Клейна. У глубинных облако взвеси. У канмусу аура. Сначала мы столкнулись именно с АТ-полем и долго пытались понять, что же оно такое. Формально АТ-поле — поле абсолютного ужаса, absolute terror. Это наш воплощенный страх перед вторжением чужих в личный мир. Помнится, Ричард Бах писал про такое. Кажется, в книге «Мессия, который не хотел быть Мессией». Но тогда люди считали это фантастикой. А потом планетарная ноосфера вошла в резонанс — и пожалуйста, Вторая Тридцатилетняя Война. Или Третья Межмировая, как пишут в газетах. В первых двух войнах — что с Ангелами, что с Туманным Флотом — много жертв, но ничего неправильного. В бой все-таки шли мужчины, как и задумано эволюцией.

— Если он даже уцелеет при этом вашем Призыве… — выделила суть мама. — То лишь для того, чтобы пойти в бой!

— То есть, даже с новыми костюмами человечество не выигрывает войну, — папа опять накапывал корвалол. — А всего лишь сводит задачу к уже решенной. Только плату за повторное решение все равно придется вносить.

Дядя Витя пожал плечами:

— Верно поставленная задача тоже, знаешь ли, дорогого стоит.

Мама села ровно, уперевшись в холодильник, и поглядела на девушку — Луиза с Егором так и стояли обнявшись посреди кухни, как будто их на балу заморозили, а потом сюда прикатили в коробке.

— Получается, она чужая для всех, — медленно сказала мама. — Опоры у нее нет. Если ты сейчас ее поманишь, а потом оттолкнешь… Это будет настоящее предательство. Прокляну. Я умею, ты знаешь!

— Э, — заглотив еще ложку корвалола, папа даже сумел обнять маму, погладить по волосам. — Куда-то… Не туда разговор зашел.

А Егор подумал, что мама злится и сердится, но как выразить это — не знает. Обычные уловки наподобие обморока с истерикой действуют в других обстоятельствах. А когда по родной кухне пляшут снайперские лазерные указатели, когда вся прихожая забита ОМОНом, когда целых две аватары Тумана косятся на недомытые тарелки в раковине… Наконец, когда сына практически под танки гонят… Кто пережил, тот поймет — а кто не пережил, тот не судья.

Что бы он сейчас ни решил, это последние минуты обычной жизни. Неизвестно, что дальше — но точно, не как раньше.

В конце-то концов, можно и в самом деле отказаться. Оно хоть и похоже на кино… Только Егор ведь ни разу не Крутой Парень, чтобы хлопнуться с крыши на бетон, а потом резво подскочить и бежать превозмогать следующего. Если хоккей чему Егора и научил, так пониманию собственного предела сил. Коньки не обдуришь: криво встанешь — упадешь непременно. А уж если упадешь, то не встанешь!

И тогда мама плакать будет по-настоящему. Любишь маму? Просто скажи: не пойду. Ведь не зря же учат: человек должен иметь силы сказать «нет». Вот и применить бы знание, проявить стойкость!

Парень обвел глазами шкафчики с мытыми тарелочками за стеклом. Все привычное. Свое. Сделай шаг — и жизнь превратится в раздевалку хоккейного клуба. С идиотскими шутками товарищей, которые и рады бы шутить поумнее — но не положено, хоккеисты же. Положено быть крутым и через соплю плевать. И шкафчики вокруг будут все казенные, металлические, обшарпаные, и комнаты на двоих-четверых, неуютные; и собственного своего места только мешочек на шее. У верующих с крестиком либо иконой, у прочих с фотографией… Даже вздрогнул Егор, до того ему на казенные харчи не захотелось. Дома, конечно, с Алиской делиться приходится, и маму слушаться, и папа вроде как главный — но все-таки дома от него хоть чего-то зависит, его хоть кто-нибудь слушает!

Ну так и не меняй дом на интернат, в чем проблема?

В том, что Луиза останется совсем одна. Как раз в этом самом интернате. Не во Францию же возвращаться ей — там вот-вот начнут швыряться тактическими зарядами, как в последнем Индо-Пакистанском инциденте. Именно последнем, потому как после него Пакистан и кончился. Да и от Индии осталось не так, чтобы очень уж много.

Егор посмотрел на розовый огонек. Огонек полз по руке, вот исчез — а, это же он теперь у Луизы на спине. Тоже складно: в цвет волос, разве что лазер поярче будет. Ну да — девчонку снайпера и пасут. А то вдруг психанет канмусу, да как пойдет всех рвать направо и налево… И стволы там, наверняка, самые что ни на есть мужские. Четырнадцать миллиметров, или вовсе двадцать. Мелочевкой пять-сорок-пять взбесившуюся канмусу хрен остановишь.

А ведь мама говорила… Как же она говорила?

«Не восхищайся войной. Не хвали войну. Не радуйся оружию. Не пускай слюну на девочек с пушками. А то ведь сбудется мечта, и тогда что?»

Вот мечта и сбылась. Вот и девушка настоящая. Такой точно ни у кого нет: что там в школе, на всей планете нет! Вот участие в самой настоящей спецоперации — а что не с той стороны от мушки, так просто мечту точнее формулировать надо!

И целых две русалки тут. Вон, саму Акаги можно за ягодицы потрогать. Если, конечно, пощечину переживешь потом…

Просрать это все проще некуда. Достаточно всего лишь отказаться — пусть случай дальше летит; кто-нибудь рискнет подставиться под него… Подождав, пока тень переплета слезет с края сахарницы, Егор передвинулся между окном и девушкой, собрав на себя все розовые пятна — и тогда только сумел выговорить:

— Согласен. Я согласен пройти Призыв.

И вот сейчас голос у него звучал как надо — не стыдно Крыса нахрен послать!

Акаги вернула флягу правому моряку. Тот ловко убрал ее в недра черного кителя и будничным тоном поинтересовался:

— А когда вся эта… Проба с мальчиками?

— Приблизительно к зиме, — ответила Рицко.

— Тогда пусть они спокойно встречаются, — махнул рукой начальник Школы. — Если не поссорятся за это время — там и посмотрим. Только, Луиза. Парня будешь предъявлять под роспись. Живым взяла — здоровым вернула. На этих условиях встречайтесь. Тоже эксперимент. А сейчас прощайтесь — и на занятия. Сдается мне, на сегодня вам впечатлений хватит. И, как бы это выразиться точнее — нам, пожалуй, тоже.

Адмирал решительно развернулся и вышел; вслед за ним вышел второй моряк, четко кивнув на прощание. Владилена глубоко выдохнула:

— Егор. Не знаю, зачем тебе моя благодарность… Но — спасибо.

И тоже вышла, вытолкав перед собой моряков, а перед теми — ОМОН.

Доктор Акаги улыбнулась:

— Всего наилучшего, Ромео.

— Меня Егор зовут!

— Луиза, всего наилучшего, — русалка сделала первый за все время жест: поправила волосы. И тоже двинулась в прихожую, а оттуда вниз по лестнице во двор.

Во дворе на качелях рядом сидели контр-адмирал, начальник Владивостокской Школы — и его зам по безопасности, капитан первого ранга. К фляжке они успели приложиться по разу и теперь щедро предлагали ее всем желающим: не чтоб нажраться, а чтобы привести в норму сердечный ритм. За окнами торчали жители дома. Снятые с постов снайпера кучковались у белого фургончика, под надписью: «Служба земельного кадастра», бережно грузя в фургон длинные черные упаковки. Люди в штатском тоненьким ручейком тянулись из подъезда к машинам — обычным легковушкам разной степени потертости, чтобы не выделяться в потоке. ОМОН по привычке встал в три шеренги, потом сообразил, что дело, в общем-то, закончено — и тоже разбился на кучки по двое-трое, причем ни в одной не было курящих, чем дальневосточный ОМОН сильно гордился. Так что табаком там не пахло: пахло мерзлой сырой землей, растертым снегом, бензином и соляркой из машин.