Саймон Кларк - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Но как вам удается всех прокормить? — Я оглядел посетителей ресторана. — Телятина, свинина, устрицы, сыры. Полный ассортимент овощей, не говоря о кофе и табаке. Как вы ухитряетесь производить всю эту роскошь в местах, на девяносто процентов состоящих из бетона?

— Ответ прост. Мы этого не производим. Большую часть продовольствия мы импортируем с островов Карибского моря.

— Вот как?

— Да. Несколько островов мы смогли очистить от триффидов.

— Для этого, видимо, потребовались колоссальные людские ресурсы?

— Как это звучит по-латыни? — Она немного подумала и сказала: — Labor ominia vincit.

— Терпение и труд все перетрут, — осмелился я на вольный перевод.

— Именно. «Труд победит все», если быть более точным. Мы непринужденно болтали, хотя, должен признаться, объявление «Только для белых и зрячих» повергло меня в шок. Ничего подобного я раньше не видел. Здесь существовал искусственный барьер между белыми и черными, зрячими и слепыми. Когда я прибыл в Нью-Йорк, у меня создалось впечатление, что мне преподнесли необыкновенно красивый и сладкий торт. На деле получилось так, что, откусив пару кусков, я обнаружил под слоем прекрасного крема отвратительную начинку. Я пытался убедить себя, что это совсем иная земля с другими порядками и обычаями. И не обязательно все они должны отвечать моим взглядам и вкусам. Я не гожусь в судьи хотя бы потому, что нравы моей страны могут казаться другим столь же странными, как мне — нравы обитателей Нью-Йорка. Однако мое мнение об этом сверкающем мегаполисе, так же как, впрочем, и те планы, что я строил на будущее, не играли никакой роли, ибо когда я, весело болтая, ужинал с Керрис, на меня обратило внимание существо, наделенное острым и холодным разумом. Это существо взглянуло на меня так, как опытный шахматист смотрит на доску, чтобы найти в позиции неожиданные и ранее не замеченные им варианты усиления игры. Оно увидело во мне важный элемент будущей стратегии. Ничего не зная, я стал тяжелой фигурой в его хитроумной партии. Возможно, как раз в тот момент, когда я, обмениваясь шутками с Керрис, заказывал кофе, этот человек принял окончательное решение и отдал необходимые приказы. Затем он откинулся на спинку кресла и стал ждать развития событий.

Керрис предложила после ресторана заглянуть в бар, где играла живая музыка. Я ожидал, что мы проглотим там пару коктейлей под негромкие звуки приютившегося где-то в углу фортепьяно. Но ожидания не оправдались, и мне пришлось познакомиться с еще одной стороной местной культуры. В дальнем конце помещения на возвышении находился оркестр, состоящий из электрогитар и работающих через усилитель ударных инструментов. Шум они производили просто феноменальный. Как только я переступил порог, на меня обрушилась лавина звуков. На танцевальной площадке в бешеном ритме, не обращая ни на кого внимания, тряслись несколько человек. Керрис что-то прокричала мне в ухо. Кричала она, видимо, громко, поскольку моя барабанная перепонка едва не лопнула. Но слов я все-таки не разобрал. Широко ухмыляясь, я жестом показал, что ни черта не слышал. Она прокричала еще раз и теперь с такого близкого расстояния, что ее губы защекотали мне ухо. — Манхэттен-блюз! Я не знал, что это должно означать: название песни, наименование оркестра или манеру исполнения. Но эта громогласная музыка никого не могла оставить равнодушным. Ударные ритмично сотрясали воздух, а гитары выводили мелодию, имитируя рыдающий человеческий голос. В одном из гитаристов я, к своему величайшему изумлению, узнал Гэбриэла Дидса. Я словно зачарованный следил за танцорами. В помещении было жарко, как в топке, а многочисленные любители выпить, истекая потом, непроизвольно дергались в такт оглушительным ритмам. Музыка играла минут двадцать, и гитара Гэбриэла без пауз переходила от лирической мягкости звучания к тревожным воплям и вою, более всего напоминающим рев пролетающего над самой головой реактивного истребителя. Когда Гэбриэл играл, его взгляд был устремлен над нашими головами куда-то вдаль, словно стены бара распахнулись и перед ним открылись картины рая. Чем больше я вслушивался в звуки гитары, тем сильнее мне слышались пронизывающие музыку боль и тоска. Как только музыка умолкла, Керрис взяла меня за руку и подвела сквозь толпу к сцене. Гэбриэл, прислонив гитару к большому, как чайный буфет, усилителю, вытер полотенцем шею и смахнул капли пота со лба.

— Керрис, Дэвид, — улыбнулся он, заметив нас. — Вы успели хоть что-то услышать? Я сказал, что преклоняюсь перед музыкой и ее исполнением. И добавил, что ничего подобного мне раньше слышать не приходилось.

— Отлично, — сказал он, явно довольный. — Это лучший способ стряхнуть мусор, который накапливается за день сидения в офисе.

— Я знала, что найду тебя здесь, — сказала Керрис. — Мне очень хотелось, чтобы Дэвид услышал твою музыку. Мы немного поболтали об искусстве, потом разговор каким-то образом свернул на тему триффидов. Оказывается, Гэбриэл утром был на конференции, где обсуждались разного рода гипотезы (и фантастические предположения), включая гипотезу о происхождении сверхъестественной тьмы. — Наиболее убедительным, — сказал он, — мне показалось предположение, что снижение освещенности явилось следствием прохождения обломков кометы между Землей и Солнцем.

— Да, на снижение освещенности это явление, бесспорно, повлиять могло. Но вот уже месяц мы живем в сумраке, и если это обломки кометы, то мы должны скоро выйти из зоны их действия. Верно?

— Именно на это и надеются ученые. Освещенность постепенно возрастает. Так же как и температура. В последнее время среднесуточная температура увеличилась почти на полтора градуса.

— Итак, мы возвращаемся к обычному дневному свету?

— Но я на всякий случай держал бы пальцы крестом. Не думаю, что нам уже удалось выбраться из леса. Есть и еще кое-что. — Он обмотал полотенце вокруг шеи и продолжил: — Может быть, под влиянием темноты, а может быть, в силу иных, неизвестных нам причин триффиды в последнее время стали, если можно так выразиться, чересчур нервными. Говорят, что шум, который они производят, слышен через Ист-ривер. Они с такой силой колотят отростками по стволу, будто от этого зависит их жизнь.

— Если недостаток света убивает обычные растения, триффидам, видимо, тоже приходится несладко, — заметил я.

— И поделом, — с чувством произнесла Керрис. — Надеюсь, эти уроды все сдохнут!

— Нам известно, что недостаток тепла и света приводит их в коматозное состояние…

— Или же они переходят на усиленное питание.

— И это, в свою очередь, означает, что им требуется мясо, — мрачно добавил Гэбриэл, возвращая нас на землю.