Геннадий Прашкевич - Парикмахерские ребята [Сборник остросюжетной фантастики]

Но летающими тарелками Зоя Федоровна никогда не интересовалась.

Ночью встала просто так, может, попить воды. Дошлепала босыми ногами до окна и обомлела. Окна ее квартиры выходят прямо на пустырь, виден домик Алехина, три дерева в садике, а над деревьями висит светящийся, как бы зеркальный шар. И Зоя Федоровна даже увидела свое отражение в этом шаре. Вот далеко до шара, а она отчетливо увидела свое отражение.

Неделю назад от сержанта Светлаева Алехин слышал почти такую же историю, но сержант Светлаев никаких отражений не видел. Ну, шар, ну, висит, ну сержант вызвал милицейский патруль. А вот Зоя Федоровна никого вызывать не стала, потому что ее собственное отражение вдруг подмигнуло ей.

— Да вы моргнули, наверное, — подсказала худенькая метелка Ася, очень хорошая работница.

— Зачем я буду моргать? — Зря Федоровна даже обиделась.

Алехин слушал, а сам думал: заметят они что-нибудь?

Он не зря тревожился.

Снилось ему в эту ночь, что он идет босиком по тропинке. Зоя Федоровна ночью босиком ходила к окну, а ему так приснилось: он босиком идет по тропинке. Солнце печет, вокруг глинистые холмики, травка. А может, не глинистые холмики, а из коричневого лёсса, который расползается после дождя как сметана. Сосны кое-где торчат как укроп, страна блаженная, поскольку на морском берегу. А он, Алехин, идет себе босиком по тропинке и твердо знает, что домик с балконом на берегу — это его домик. Дачка. И получил он дачку от правительства как Герой. Что-то вот сделал такое, и дали, ему, как Герою, дачку. А главное, снилось, стоит у калитки Вера и его ждет. Нетерпеливо, страстно. Играет крутым бедром, глаза лесные, зеленые. Он так и набросился на Веру, как будто правительство отдало ее ему вместе с дачкой. Обнял ее, врос корнями в землю, не сдвинешь. А может, не корнями, а лапами или птичьими ногами, он уже не помнил, что там такое во сне у него было. Солнце, море шумит, играют рукокрылые в соснах. Замечательный сон, но первое, о чем подумал Алехин, проснувшись, — где у него лежат темные солнцезащитные очки?

Его же вчера били, пинали, длинноволосый пару раз вмазал ему по зубам. Небось все лицо в синяках, как он появится перед метелками, перед Зоей Федоровной? Как он встретится с клиентами? Кто доверится агенту опухшему, в синяках?

Он встал и с отвращением глянул в зеркало.

И даже ладонью провел по лицу.

Побриться — это да, это надо, волос всегда пер из него богато, а вот темные очки… Похоже, не понадобятся ему темные очки.

Как так? Его пинали. Его возили по всей луже, припирали к забору.

Этот длинноволосый ханурик тыкал ему в зубы. Где синяки, ссадины, царапины, кровоподтеки?

Алехин нерешительно улыбнулся.

Улыбка получилась на редкость хорошая. В страховом деле это важно. Придешь к какой бабуле, поглядываешь на приоткрытую дверь ванной, там взрослая внучка купается, не зная о госте, а сам улыбаешься бабуле: ну что, будем долго жить? Такой закон: хочешь понравиться человеку, привлечь его к себе, улыбнись ему открыто, назови по имени-отчеству, выслушай с вниманием каждое его слово.

На всякий случай Алехин заглянул в кухню. Там в тазу лежала замоченная с вечера грязная одежда. Без особого интереса он подумал: заржавеет рак, но не полез в грязную одежду, небось медный, не заржавеет.

Такие вот дела.

А тут, значит, Зоя Федоровна. Видела летающую тарелку. А тарелка почему-то в форме шара. Зоя Федоровна, конечно, тарелку руками не трогала, но утверждала: зеркальная она. Вот, скажем, как елочная игрушка.

Метелки были в трепете и в восторге. Зеркальная! Как елочная игрушка! Зина, самая смелая, вспомнила, кто-то ей говорил: увидишь летающую тарелку, жди событий. Тася, голубоглазая, немножко замедленная, тоже вспомнила: она читала, летчик один встретил летающую тарелку, так из него весь кальций выветрило. Он без костей стал, ну как медуза. А метелка Ася всерьез заявила: некоторые, кто видел тарелку, начинают летать. Сами не знают, как у них это получается. Подпрыгнут и летят немножко.

— Вы что это? — совсем обиделась Зоя Федоровна. — Я на девятом этаже живу. На балкон выйду, обмираю. Летать!.

Метелки ахали. «Вера вела бы себя сдержаннее», — подумал Алехин.

Пользуясь ужасом и восторгом метелок, окруживших заведующую, Алехин прошел в маленький кабинетик Зои Федоровны и взялся за телефон.

Он звонил Соньке Лужиной.

Вот судьба.

Было время, могли они стать мужем и женой. Лет семь назад, он, Алехин, еще только начинал работу в Госстрахе. Правда, Сонька немного водила его за нос, все поглядывала на речника Косенкова. Ему, Алехину, позволяла, скажем, провожать себя, но если там пикничок какой, поездка на Обское море, то обязательно Косенков. Речник все же. Он, Алехин, последовательно застраховал все имущество Соньки, ее родителей, ее жизнь, он ей даже свадебное страхование устроил, а вышла она за Косенкова. Он раз в год к ней заглянет — продлить договора, она грустно взглянет на него: сволочь ты, Алехин. Будто это он во всем виноват.

Сейчас Сонька была ему необходима.

Ну почему так? Почему всех его соседей посносили, всех переселили в новенькие девятиэтажки, а его домик так и торчит на пустыре, как бельмо?

— Ну ты даешь, — сказал он в телефон, услышав заспанный Сонькин голос. — Как ни позвоню, ты дома. Сразу видно — начальница.

— Сволочь ты, Алехин, — ответила Сонька, благодушно позевывая. — Чего звонишь? А если б я не одна была?

— Нужен мне твой речник.

— А что тебе нужно? Сбесился?

— Тут сбесишься, — пожаловался Алехин. — Сонька, ты бы придумала что-нибудь?

Сонька знала, о чем он. Время от времени Алехину страстно хотелось переселиться. Бросить к черту деревянный домик, пожирающий уголь и дрова, дымящий на зеркальные окна девятиэтажек. Он был согласен на любую квартиру.

— Ты же начальница обменного бюро, — сказал он Соньке. — Ты же все можешь.

— Ты же знаешь, — ответила ему Сонька чуть ли не с удовлетворением, — эта твоя хибара, она под снос. Мы тебя даже на учет не можем поставить. Хоть в Совет Министров звони, никто тебя даже на учет не поставит.

— Не поможешь? — рассердился он.

— Сволочь ты, Алехин, — пропела ему Сонька скороговоркой. — Вот все было у тебя в руках.

У нее дети, у нее речник Косенков, а намекала: сам виноват. Намекала: со мной все было бы по-другому.

Он повесил трубку.

Что-то такое его тревожило. Он не мог понять — что. Не зеленые же эти, Гринпис, не будет он больше ходить по тому переулку, он сержанта Светлаева наведет на тот переулок. Но что-то тревожило его, что-то вторглось в его жизнь.

А, вспомнил он, это тот голос по телефону ВЧ. «Горит, Алехин, вода. Горит, к сожалению». Кто ему ответил? Он же свой номер набирал.

Он выскользнул из кабинета.