Геннадий Прашкевич - Парикмахерские ребята [Сборник остросюжетной фантастики]

Алехин опупел. Он всегда боялся таких крупных цифр. Сумма, названная кавказским мечтателем, показалась ему безмерной.

Но Автандил не смутился. С той же медлительностью и уважением он поднял глаза, он встретился взглядом с хозяином и сказал с уважением неторопливо:

— Но послушай, что получается. Это получается, что мы скушали по пять килограммов копченого мяса, по семь килограммов свежего сыру и выпили по девять литров совсем молодого виноградного вина.

Хозяин медлительно кивнул. Он желал гостям добра и покоя. Он снова вынул из кармана свои крошечные деревянные счеты, он снова начал считать, шевеля плотными тугими губами. Он даже успокаивающе кивнул Алехину, дескать, не надо волноваться, у него в пацхе никто никогда не волнуется, у него пьют молодое вино, кушают сыр и копченое мясо. А волноваться не надо. Если вдруг он и ошибся, истина восторжествует.

Он щелкал костяшками счетов, он медлительно шевелил тугими губами, он радовался возможности вернуть гостям прелесть вечерней неторопливой беседы. Он сказал наконец, закончив подсчет:

— А так и получается.

Такое же чувство надежности и устойчивого благополучия испытывал Алехин во сне.

Его сон был хороший сон. Он вдыхал во сне терпкий колючий запах дыма. Вера обнимала, но и отталкивала его: шлюссен! Ни с того ни с сего у него начала расти борода, за считанные минуты вымахала под три метра, но ведь она тут же отпала. А потом чья-то рука подсунула ему фотографию.

Он действительно не помнил, чья это была рука, но фотографию успел увидеть. Опаленные тополя, торчащая над руинами печная труба, он почувствовал скорбный запах гари.

Что-то из времен войны, решил он.

И вдруг узнал.

Это было его пепелище. Его родимое пепелище, его родной, дотла сгоревший домик. Он кашлял, он давился от возмущения.

И проснулся.

Какие странные сны. Как пахнет дымом. Наверное, еще ночь. Он ничего не видел.

Алый язык огня прорезал мглу, но не помог что-нибудь рассмотреть.

Правда, Алехин понял: дом горит.

Его старый деревянный домик пылал сразу со всех углов.

Задыхаясь, кашляя, Алехин шарил перед собой руками, сразу забыв, где дверь, где окна. Только ударившись больно коленом об угол стола, он вспомнил расположение мебели. Поймав в руку портфель, он запустил им в окно. Со звоном осыпались стекла, дым вырвался из домика наружу, и туда же, наружу, выпал из окна поцарапанный, полуотравленный Алехин.

Было утро. Дым стлался над пустырем. Между девятиэтажками всходило огромное красное солнце. Возле штакетника, сразу за калиткой, валялся самодельный плакат: «Лучше склероз, чем такая память». Скорее всего, вчера опять состоялся санкционированный митинг и кто-то, возвращаясь, подбросил плакат под его калитку.

А с плакатом и окурок, подумал он.

Домик горел.

Стоило Алехину вырваться из окна, как огонь, будто обрадовавшись, рванул выше стропил. Искры полетели к окнам девятиэтажек.

Прибывшие пожарники мало чем помогли. Один, правда, успел сорвать с веревки ветровку Алехина.

— Смотри, высохла, — сказал он, возвращая вещь хозяину, а кто-то притащил валявшийся под окном портфель.

— Твой?

— Мой, — хмуро кивнул Алехин.

— Документики, небось, а?

— Документики.

— Ну так бери, чего валяются?

Алехин взял.

Тоской, неясностью несло от пожарища.

Впоследствии Алехин не мог подробно восстановить, как он провел тот день.

Провел и провел.

Метелки из Госстраха проявили себя с самой лучшей стороны: они и сочувствовали, и помогали. Зоя Федоровна сразу сказала:

— Даем Алехину три дня без содержания. Как погорельцу.

Метелки дружно набросились на заведующую, в конце концов решено было проставить Алехину рабочие дни. Как погорельцу. Метелки же бегали в горисполком, выбивая Алехину гостиницу. Они же его туда и вселили. Хороший светлый номер.

— Ты ложись и спи, — сказала метелка Ася.

Похоже, про себя она сочиняла какой-то стишок. Может, трагический.

Зато в гостиницу Алехину позвонила Вера.

— Ужас какой, Алехин. Я гляжу в окно, а там дым и деревья обгорелые. У тебя что, все сгорело?

— Все, — сказал он просто, нисколько не рисуясь. — Ветровку спасли и портфель с документами.

— А у меня вода с потолка так и течет, — утешила его Вера. — Я всех верхних соседей обежала. Не должно течь, а она течет.

— Ты же сантехников вызывала.

— Вот и жду. День взяла без содержания.

— В перекрытиях, наверное, скопилась вода.

Алехин говорил с Верой серьезно, он не набивался к ней в гости (как погорелец), она это сразу почувствовала. Он не хотел, чтобы Вера путала его с теми типами, что в любой ситуации умеют лишь говорить: «Цыпа!» — и хватать женщину за крутой бок. Он, Алехин, хотел с Верой совсем по-другому. Крутой бок он держал как бы в уме.

Положив трубку, он задумался.

Он явно чего-то недопонимал, в его жизнь явно вторглось что-то серьезное. Забравшись с ногами на кровать, он попытался как-то проанализировать случившееся. Все сгорело, но ведь все было застраховано. Разве это его тревожит? Дела что-то не клеятся, но ведь вот Вера позвонила. Сама. Разве это его тревожит?

И понял. Рак! Рак Авва! Говорящая электронная игрушка, которую ему дали за так и на время.

Он задохнулся от возмущения: теперь от Заратустры и от его корешей не отобьешься. Сколько мог стоить этот рак?

— Тебе не рассчитаться, — услышал он знакомый голос. Но если вчера этот голос его пугал, сейчас он услышал его чуть ли не с облегчением.

На тумбочке в трех шагах от него лежала желтая книжечка «К сведению проживающих». Здесь же стоял графин с водой, а из-за графина тянулись на стебельках черные, как бусинки, умные глаза рака Аввы.

— Как это ты вылез из огня?

— Из огня? — рак любовно пошевелил сразу всеми усиками, клешнями и псевдоподиями. Похоже, он был устроен надежно. И еще, похоже, так и не научился понимать все слова. По крайней мере, слово «огонь» вогнало его в задумчивость. Он не сразу понял, о чем речь, но все же понял:

— А-а-а, это ты так называешь процесс окисления. Там все окислилось, — заметил он с глубоким удовлетворением, — и металл, и дерево, и пластмасса, и ткани. — Его глаза с интересом обшаривали гостиничный номер, хотя ничего необычного в нем не наблюдалось. Кресло, кровать, стол, телефон, на стене картина Шишкина — зеленого периода, с кучей медвежат, но почему-то без взрослой медведицы.

— Я много не дам, — загадочно произнес рак, — но свое ты получишь.

Алехин пожал плечами.

Игрушка игрушкой, но показалось ему, за раком стоит нечто безмерно огромное. Если бы против Алехина стояли сейчас все танки всех государств, если бы орудия и ракеты всех государств были бы сейчас направлены против него, все равно это было бы что-то меньшее, чем то, что он ощущал.