Виктор Ирецкий - Наследники [Роман]

— А где же моя мама?

Погас свет для Зигрид. На две недели в доме воцарилась жуткая, мрачная тишина, которую никто не смел нарушить. Перестали поднимать шторы. Разъединили телефон. Письма, получавшиеся в большом количестве каждый день, — сочувственные письма, — оставались нераспечатанными. Зигрид целые дни просиживала в кресле или лежала на кровати в полном оцепенении. По утрам приводили к ней Георга, испуганного и заплаканного, она беззвучно гладила его по волосам и делала знак глазами, чтобы его увели.

Всем казалось, что Зигрид потеряла дар слова и что у нее помутился разум. В конце концов, говорили все, внук должен быть для нее дороже, чем невестка, а между тем, она почти что равнодушна к нему. Но тут же вспоминали, что с тех пор, как в доме появилась эта русская, Зигрид совершенно изменилась, стала мягче, женственней и гораздо разговорчивей.

Домашний врач, всего два раза навестивший Зигрид, распорядился предоставить ее самой себе и никого к ней не допускать. И когда в доме начали поговаривать о том, что следовало бы не послушаться упрямого врача и пригласить психиатра, Зигрид вдруг пришла в себя, встала и первым делом велела привести Георга.

Только тогда она впервые дала волю своим слезам и с безудержной страстностью, которую никто никогда в ней не замечал, стала целовать его лоб и руки. Посадила его к себе на колени и, прижимая его тельце к своей груди, шептала в слезах:

— Какое счастье, что ты у меня остался! Какое счастье!

Крупные слезы, как зерна, выкатываясь из ее потускневших глаз, падали на голые колени ребенка. Он пристально разглядывал эти капли, трогал их своими пальчиками и под конец тоже заплакал.

В этот день к Зигрид вернулось спокойствие и больше не покидало ее. Она несколько часов провела в конторе, совещалась с управляющим и, вернувшись домой, распорядилась, чтобы детскую Георга устроили рядом с ее спальней. Тут же поселилась и бонна. Петер, все время не показывавшийся ей на глава, не смел возражать.

Не показывался и Свен Гольм. Он опасался, что не найдет нужных слов, чтобы по-настоящему утешить ее. К тому же он сам был в отчаянии — за нее и за себя. Несчастье, обрушившееся на Зигрид, заставит ее (он это ясно предвидел) окончательно отказаться от близости с ним. Вот теперь она действительно станет бабушкой, и осиротевший внук вытеснит Свена навсегда.

Чтобы избежать горечи неминуемого разговора на эту тему, Свен придумал: уехать во Флориду. Он так и сделал. Написал фру Ларсен почтительное письмо, насколько сумел, выразил ей свое соболезнование и отправился, как он сообщал ей, исполнить свой долг. Была у него одна тайная мысль, но пока что он даже не формулировал ее.

Вернулся он через четыре месяца. Фру Ларсен за это время окрепла и даже несколько пополнела. Седина, правда, усилилась, но фигура и движение возвращали ее к прежним годам. И, глядя на нее, Свен вспомнил старое прозвище Зигрид: Валькирия. В то же время и он привез хорошие новости. Измерения показали неудержимый рост подводной тверди, стремительно обраставшей пловучим балластом. Цифры, которые удалось установить в последний раз, превосходили все предыдущие расчеты. С такими данными он бодрым явился к Зигрид.

Она встретила его дружески, горячо пожимала ему руку, но в голосе ее звучал деловой холодок. Свен почувствовал это и продолжал обращаться к ней с почтительностью маленького служащего.

Когда все деловое было сказано, Зигрид вздохнула и заметила:

— Как все это было хорошо, если бы осталась жива моя бедная дочь. Я так одинока без нее. Я впервые узнала, что такое скука.

Свен слегка прикусил губу, опустил глаза и заклинающим голосом сказал ей:

— Дорогая фру Ларсен. Я осмеливаюсь напомнить вам, что Бы забыто об одном своем преданном друге. Вы забыли о нем. Впрочем, вы давно о нем забыли.

Этим он напомнил ей, что уже больше года они не встречались интимно.

Зигрид с трудом дослушала его до конца.

— Оставим это, Свен, — заметила она, отворачивая в сторону нахмуренное лицо. — Оставим. Всему бывает конец. Я уже стара. Нельзя быть смешной даже в собственных глазах. Мне уже 52 года.

— Для меня вы та же, что были раньше, — с глубокой дрожью в голосе подхватил Свен и поднялся со стула, потому что внутренний огонь потребовал от него широких, свободных жестов. — Такая же, какой я помню вас на яхте. И с меня этого достаточно.

— Это галлюцинации, — небрежно обронила Зигрид и резко выдвинула ящик письменного стола, точно желая там что-то отыскать. — Галлюцинации. И с ними нельзя считаться. Вот смотрите: складки у рта. Они выдают мои годы.

— Я их не вижу, — отмахнулся Свен. — И не хочу их видеть. Не думайте о них и вы, фру Ларсен. Главное это то, что вы чувствуете.

Зигрид недоверчиво усмехнулась.

Тогда, вынув из кармана два ключа, — те самые, которыми он много лет подряд отпирал ее двери — он с долгим вздохом взвесил их на ладони и с грустью сказал:

— Вы видите: я всегда ношу их с собой.

— Да, ключи те же, — ответила Зигрид. — Но карманы уже другие. Оставим это Свен, оставим! С этим надо покончить навсегда. Теперь меня занимают совершенно другие мысли: внук и сын.

— Сын? А что же с г. Ларсеном?

Зигрид, точно обрадовавшись, что ей удалось изменить разговор, стала торопливо рассказывать, понизив голос.

— Вот лучше посоветуйте, Свен, что надо сделать. Меня сильно беспокоит Петер. Очень беспокоит. За последнее время к нему что-то зачастил один журналист. Неприятная такая личность. Мне это показалось подозрительным. Уж я знаю своего сына. И поэтому я заглянула к нему в кабинет в его отсутствие. Это было четыре дня назад. В письменном столе… Ну, словом, так или иначе, я узнала, в чем дело. Матери это можно. К тому же речь шла о… Словом, оказывается, он записывает всю историю. Начал он, понятно, с моего деда. Должно быть, будет писать и о моем отце. Меня он, вероятно, тоже не пропустит. И там все подробности, в том числе и ненужные. Надо думать, его гложет желание прославиться. Он ведь всегда этого домогался. И скорее всего, он предполагает это напечатать в газетах. В первое мгновение мне захотелось тут же разорвать эту рукопись. Но я его знаю: это только подзадорит его. Да и лучше, пожалуй, сделать это потом, когда он напишет побольше. Тогда ему будет лень начинать сначала. Не правда ли? А может быть я ошибаюсь: потом будет поздно. Как вы думаете, Свен? Что надо сделать?

Свен покачал головой и задумался. Глаза его то поднимались, то опускались. Было видно, что в нем наливается и зреет какое-то решение. После этого он выпрямился и, сжигаемый трепетом, твердо сказал:

— Я сделаю все, что вы прикажете мне. Все, что вы захотите, фру Ларсен. Если надо, я выкраду эти бумаги. Если надо… Все, что вы скажете.