Олег Корабельников - Прикосновение крыльев. Повести

- Спокойной ночи. А перед учительницей извинись. Нехорошо доводить учителей до обморока.

- Я ее закопчу до стадии окорока, - пробормотала Лера, засыпая.

- Что-то будет дальше, - вздохнул Оленев, пытаясь угадать свою жизнь после вступления Договора в силу. - Это ведь только цветочки…

Но пока, как сказано в одной устаревшей книге, «еще не пришла полнота времени», шла великая битва за ребионит. Впервые за историю отделения реанимации Мария Николаевна привлекла профессоров, больничное начальство, и Грачеву устроили разбор, а если точнее - суд в закрытом зале, где были только одни врачи. Дело заключалось в том, что Грачев все-таки успел ввести свой препарат умирающему ребенку, и тот не дал эффекта. Ребенок умер.

- Это еще ничего не значит, - упрямо говорил Грачев с трибуны. - Все знали, что ребенок был обреченным, при таком заболевании еще никто не выживал. Да, я рисковал, но не жизнью ребенка, а своей честью. Я шел ва-банк, и отрицательный результат просто означает, что показания для применения ребионита должны быть сужены до пока неизвестных мне пределов. Дайте мне возможность для дальнейшей работы, и я докажу свою правоту.

- Пока что правота не на вашей стороне, - сказал новый профессор, заменивший Костяновского. - И вы должны ответить за свои действия. Ребенок мог бы и так умереть, никто не спорит, но момент его гибели совпал с введением вашего препарата.

- Дайте мне условия для работы, - зарычал Грачев. - Дайте мне нужную аппаратуру, помещение, двух лаборантов, свободу действий, и я докажу блестящую будущность ребионита. А смерть ребенка - это случайное совпадение, вы ни за что не докажете обратное. Результаты вскрытия ничего не дали против меня. Все ресурсы были исчерпаны, и даже мой препарат, хотя и должен был ввести клетки организма в глубокий анабиоз, ничем не смог помочь.

- Значит, ребенок умер от анабиоза? - спросил второй профессор, по детской хирургии. - То есть именно от вашего лекарства?

- Я же сказал - это совпадение. Да, клетки должны были впасть в состояние анабиоза, но так как к моменту гибели у ребенка были грубые нарушения микроциркуляции, то препарат просто не проник в клетки, он так и остался в венозном русле.

- Анализ покажет, где находился ваш препарат, - сказал новый профессор. - Надеюсь, у него есть точная химическая формула и его можно выделить из продуктов метаболизма?

- Разумеется. Очень точная и вполне оправданная. Смотрите сами.

Грачев схватил мел и со скрежетом, осыпанием белой пыли стал яростно набрасывать на доске химические формулы.

- Как видите, он легко проникает сквозь межклеточную мембрану и тут же блокирует дыхание клетки.

- То есть он действует подобно синильной кислоте? - спросил второй профессор. - Как клеточный яд, блокирующий дыхательные ферменты?

- Никакого сходства! Он просто принуждает клетки впасть в состояние, независимое от поступления кислорода, анаэробного и аэробного гликолиза. Цикл Кребса тормозится, а это означает, что у нас появляется практически бесконечная возможность восстановить гомеостаз, пока организм спит.

- А как же вывести клетки из этого состояния? Разве есть антидот?

- Действие препарата обратимо, - торжественно сказал Грачев. - Все зависит от дозы, рассчитанной на массу тела. Он сам распадается на совершенно безвредные продукты по прошествии времени. Именно доза определяет время, необходимое для выведения организма из терминального состояния.

- Значит, это что-то подобное искусственной летаргии? - спросил кто-то из зала.

- Именно так, коллега! На Востоке еще в древние времена умели впадать в состояние, близкое к летаргии, и я теперь убежден, что мой ребионит и те вещества - это одно и то же. Я не сделал никакого открытия, просто доказал с научной точки зрения правоту древних медиков.

- А кто получит Нобелевскую, вы или древние медики? - спросил Веселов.

Кое-кто рассмеялся. Профессор постучал пальцем по столу, придал лицу серьезный вид и сказал:

- Давайте резюмировать. Перед нами факт, недопустимый в медицине, главным девизом которой остается «не повреди». Я полагаю, что следует запретить Грачеву эксперименты на больных. Пусть предоставит доказательства более весомые, обобщит свои опыты над собаками, оформит в виде сообщения, и мы внимательно выслушаем, а там уже решим, как поступить. Но пока, повторяю, никаких незаконных опытов. При повторении подобного факта разговор будет происходить в другом месте. Все согласны?

Зал сдержанно загудел.

- Как вы приняли решение? - спросил профессор.

- Отрицательно, - твердо сказал Грачев. - Никто не сможет мне запретить использовать лишний шанс для спасения человека. Это ваше решение негуманно. В конце концов, я имею право распоряжаться своей жизнью и могу испытать препарат на себе.

- Вы ходите по лезвию ножа, - сказал профессор.

В своих выступлениях он любил выражаться банально и красиво.

- Как тебе, кстати, новый профессор? - спросил шепотом Оленев у Чумакова.

- Все они одним миром мазаны, - огрызнулся Чумаков, не выносивший титулы и ученые звания. - Научись сначала оперировать, а потом на кафедру лезь. Видел, как он скальпель держит? Словно кухонный нож. И вообще, похож на плешивую обезьяну. Руки длинные, спина сутулая, потеет… А как он раскланивается по утрам? Направо и налево, будто гоголевский чиновник. И рожа при этом умильная, словно конфету сосет…

- Ну вот, завелся, - улыбнулся Оленев. - Ты еще обвини его, что он женат.

- И обвиню. Жену сразу же на другую кафедру пристроил, а доченьку свою в ординатуру. Это же какой позор для города! На место Костяновского - бездаря и негодяя! - претендовали три профессора и один хуже другого!

- Вот зануда. Ладно, если будет нужда, я свой живот доверю только тебе. Что-то последнее время стал побаливать в правом подреберье.

- Жри меньше сала, - ласково посоветовал Чумаков. - И вообще - меньше. Все болезни от жратвы.

Суд над Грачевым заканчивался. В первом ряду сидела Мария Николаевна, прямая и строгая, а рядом с ней, словно показывая свою солидарность, - остальные реаниматологи. Только Веселов да Оленев сидели в глубине зала. Первому из них, как обычно, было все до лампочки, а Оленеву просто нравилось соседство Чумакова.

- Как там твой дедушка? - спросил он между прочим.

- Он у меня умница. Я ему набор реактивов подарил для исследования минералов.

Оленев, вспомнив первую встречу с Ванюшкой, не выдержал и фыркнул.

- Ничего смешного, - обиделся Чумаков. - Должен же кто-то открыть тайну сотворения Вселенной.

- Я не об этом, - сказал Оленев. - Пусть открывает на здоровье. Просто я думаю, что в начале лета он исчезнет. Уйдет от тебя и больше не вернется.

- Откуда ты знаешь? - подозрительно спросил Чумаков.