Борис Штерн - Ковчег 47 Либра

Торжественная церемония продолжалась пару часов, реальный запуск — еще несколько недель. Продолжались старты с Земли: ракетное топливо для буксиров, смены экипажей и монтажников, которым приходилось по несколько раз пересекать радиационные пояса. Все части Ковчега выталкивались из поля тяготения Земли враскачку — толчками буксиров, заправлявшихся в перигее. Орбита становилась длиннее и длиннее, пока не перешла в околосолнечную. Там Тягач, Энергоблок, Арсенал, Штаб и Инкубатор сцепили в караван длиной сорок километров, последний раз толкнули буксирами, запустили реактор, оживили радиаторы, запустив в контуры сначала горячий водород, потом горячий жидкий галлий, и включили маршевый двигатель. После чего последние люди, убедившись, что все работает в штатном режиме, отправились домой. А за Ковчегом на многие тысячи километров протянулся светящийся след от плазменной струи, видимый с Земли в любительские телескопы и сильные бинокли. Через год он все еще был виден в хорошие любительские телескопы, а через два с половиной года его в последний раз наблюдали с помощью пятнадцатиметрового рефлектора на гавайском вулкане. Но Ковчег продолжал исправно присылать ежедневные сообщения: точные координаты, отчет о работе систем, данные о межзвездной среде.

Наше повествование вслед за караваном Ковчега покидает Землю и Солнечную систему, оставляя старый мир на очередном спаде после очередного подъема. Мы не узнаем его дальнейшей судьбы, но, как всегда, оставляем при себе надежду, что в обозримом времени все обойдется. Конечно, жаль покидать состарившихся героев и обжитый мир. Но повествование не может сидеть на месте, как не может усидеть вожак упряжки, отправляющейся в путь, пытаясь сорвать нарты с тормоза, чтобы скорее рвануть за горизонт.

Через семь тысяч лет караван набрал скорость три тысячи километров в секунду, став самым быстрым массивным телом, свободно движущимся в пустынном пространстве Галактики. До такой скорости далеко даже пульсарам, получившим мощный пинок при взрыве звезды, способный выбросить их из галактического поля тяготения. Мы говорим об этом довольно уверенно, полагая, что в этот момент в Галактике не двигалось больше ни одно творение разумных существ, запущенное от звезды к звезде. Не очень оптимистичное предположение, но вполне правдоподобное.

Итак, прошло семь тысяч лет тьмы, пустоты и холода в минус двести пятьдесят Цельсия. Впереди были еще пять тысяч лет того же самого.

Билл Пак не зря назвал Ковчег одушевленным .Есть такие изделия человеческих рук, что кажутся нам разумными, например автоматические зонды, действующие на поверхности других планет. Видимо, мы их так воспринимаем не только из-за сложного осмысленного поведения, но и потому, что создатели вложили в них часть своей души. В этом смысле Ковчег был загружен душой до отказа, хотя уже семь тысяч лет он находился в состоянии полусна, отслеживая лишь краем сознания самые простые вещи — координаты, ориентацию, режим работы систем.

Самую тяжелую нагрузку нес реактор. Все семь тысяч лет он работал ровно, без малейших сбоев. Единственные движущиеся детали в реакторе содержал червячный механизм подачи урановых стержней. В активной зоне не было никаких регулирующих стержней — только хитрая система металлических мембран, реагирующих на давление. Реактор чуть заметно дышал, повысилась реактивность: выдох замедлителя из активной зоны — вдох поглотителя.

Семь тысяч лет назад на первом мозговом штурме ответственным за реактор был назначен Хосе Ранедо (Длинный). Ему было поручено «отловить адекватных реакторщиков» и курировать задачу. Хосе с треском провалил поручение. Он объяснял это тем, что все реакторщики — патологически обидчивые люди — стоит заговорить с ними напрямую, как они смертельно обижаются и уходят в кусты. У него осталась единственная возможность — самому превратиться в специалиста по атомным реакторам, освоив все премудрости ремесла. Впрочем, он остался не один — бывший постдок Володя Дрейк, единственный человек на земле, которому Хосе не говорил гадостей, составил ему пару. Возможность сработала. Хосе постоянно брюзжал: «Чего они о себе вообразили? Думают, никто кроме них не сможет как следует промоделировать активную зону! Квазилинейное Монте—Карло — ишь премудрость! Будто никто кроме них не знает, где взять данные по сечениям для осколков урана! Будто никто кроме них не знает, где взять общедоступные коды и не может разобраться в них!» Они с Володей все нашли, во всем разобрались, все промоделировали, плюс придумали еще пару новшеств, благодаря тому, что не были подвержены профессиональным предрассудкам конструкторов ядерных реакторов. Хосе умер раньше всех ветеранов Ковчега, но дожил до времени, когда «реактор Ранедо — Дрейка» побил всех конкурентов в области дальних космических экспедиций и вовсю использовался уже через 20 лет после того самого мозгового штурма. Володя дожил до запуска и присутствовал на церемонии старта АХ 220‑ему к тому времени не было и 80 лет.

Караван шел в темноте, чуть разбавленной светом звезд, но сам оставался абсолютно темным — только в инфракрасных лучах можно было бы увидеть реактор с огромными радиаторами. Никаких сигнальных огней на этом пути не требовалось. Лишь слабое призрачное свечение ионов в струе плазмы, тянущейся за буксиром, можно было зафиксировать хорошим фотоприемником при большой экспозиции.

Ковчег летел абсолютно бесшумно. Не потому, что в космосе не распространяется звук, — даже если приложить микрофон к конструкции любого модуля, это не помогло бы услышать работу машин. Энергоблок работал без единого звука: кроме тяжелой воды в первом контуре и галлия во втором, да слегка дышащих мембран, в нем не двигалось ничего. И двигатель Тягача не издавал ни единого звука, в нем вообще ничто не дрожало, не шевелилось заметно для глаза. Неподвижные обмотки громоздились прямо в пустоте — двенадцать цилиндрических медных обмоток, образующих два усеченных соосных конуса: более широкий — впереди, более узкий — сзади. Они и потребляли львиную долю мощности реактора, но этого нельзя было ни увидеть, ни почувствовать: вся энергия вкачивалась во вращающееся магнитное поле. Все пятьдесят мегаватт шли в генерацию магнитного поля — его силовые линии, извиваясь, уходили назад, считай в бесконечность, расширяющейся спиралью. Двенадцать инжекторов на выходе из обмоток постоянно все тысячи лет впрыскивали в магнитное поле плазму из вещества отработанных урановых стержней — всего полтора миллиграмма в секунду, но это были очень важные полтора миллиграмма. Они постепенно принимали на себя энергию магнитного поля, и где-то вдалеке большая часть мощности передавалась струе плазмы, просверлившей канал в спокойной межзвездной среде. Пятьдесят мегаватт — струе с расходом вещества полтора миллиграмма в секунду. Но этого было достаточно, чтобы завивающееся поле «давило» на обмотки вперед с силой чуть больше килограмма — легкое нажатие пальцем на более чем тысячетонную махину. Ускорение — 10 микрон в секунду за секунду. Если бы на Ковчеге оказался космический ангел, а перед ним бы неподвижно повис стакан, то через пару минут ангел бы обнаружил, что стакан сместился на десять сантиметров назад по ходу Ковчега, еще через две минуты уже бы двигался заметно для глаза в сорока сантиметрах от начального положения. И так тысячи лет. Большая мощность вкупе с микроскопическим расходом вещества и ничтожной тягой — иного не дано, если мы хотим разогнать корабль до тысяч километров в секунду.