Жюль Верн - Том 4. Двадцать тысяч лье под водой

- Почему же нет? - спросил Консель. - Мы же поверили в нарвала господина профессора.

- И ошиблись.

- Конечно, но возможно, что многие в него верят до сих пор.

- Вообще говоря, это правдоподобно, - ответил я Конселю, - но я лично решил поверить в существование таких чудовищ только тогда, когда их вскрою собственной рукой.

- Значит, сам господин профессор не верит в существование гигантских спрутов? - спросил меня Кон-сель!

- А кой черт в них поверит? - воскликнул Нед.

- Многие, друг мой Нед.

- Только не рыбаки! Ученые - возможно!

- Простите, Нед. И рыбаки и ученые!

- Но я-то уж, - заговорил Консель с самым серьезным видом, - своими собственными глазами видел, как один головоногий своими щупальцами утащил под воду большое судно.

- И вы сами это видели? - спросил канадец.

- Да, Нед.

- Собственными глазами?

- Собственными глазами.

- Где же, будьте любезны?

- В Сен-Мало, - невозмутимо отвечал Консель.

- В гавани? - насмешливо спросил канадец.

- Нет, в церкви, - ответил Консель.

- В церкви! - воскликнул Нед.

- Да, друг мой Нед. Такой спрут был изображен там на стене.

- Здорово! - воскликнул Нед, заливаясь хохотом. - Господин Консель строит из меня дурака.

- Нет, формально он прав, - сказал я. - Я слышал об этой картине, но сюжет ее взят из легенды, а вы знаете, чего стоят легенды из области естественной истории! В особенности же, когда дело касается чудовищ, воображению нет пределов. Не только верили, что спруты могут потопить корабль, но известный Олаф Великий рассказывает о спруте величиной в целую милю, походившем не на животное, а на остров. Рассказывают даже такой случай: однажды епископ Нидросский вздумал отслужить обедню на одной громадной скале; когда обедня кончилась, скала поплыла, а потом нырнула в море; оказалось, что это не скала, а спрут.

- И это все? - спросил канадец.

- Нет, - ответил я. - Другой епископ, Понтоппидам Бергенский, тоже рассказывает о спруте, на котором мог бы производить учение целый эскадрон кавалерии.

- Здоровы были врать эти древние епископы! - заметил Нед Ленд.

- Наконец, античные натуралисты упоминают чудовища такой величины, что у них пасть - целый залив, а сами они не могли бы пройти в Гибралтарский пролив.

- И слава богу! - заметил канадец.

- Но что есть истинного во всех этих рассказах? - спросил Консель.

- Ничего, - ответил я, - ничего, кроме того, что они переходят границы правдоподобия и превращаются в миф или легенду. Тем не менее для игры воображения рассказчиков нужно какое-нибудь основание или предлог. Нельзя отрицать того, что среди спрутов и кальмаров есть виды очень больших размеров, но, конечно, меньше, чем китообразные. Наши рыбаки нередко видят спрутов длиной более метра восьмидесяти сантиметров. В музее Триеста и Монпелье хранятся скелеты спрутов величиной в два метра. К тому же по расчетам натуралистов такое животное, длиной даже только в шесть футов, должно иметь щупальцы в двадцать семь метров длиной. А этого уже достаточно, чтобы оно стало страшным.

- А ловятся ли такие в наше время? - спросил канадец.

- Если и не ловятся, то моряки видят их часто. Один из моих друзей, капитан Поль Бос из Гавра, не один раз уверял меня, что видел в Индийском океане этих чудовищ огромного размера. Но самый поразительный случай, не допускающий сомнений в существовании гигантских спрутов, произошел несколько лет тому назад, в тысяча восемьсот шестьдесят первом году.

- Что это за случай? - спросил Нед Ленд.

- А вот какой. В тысяча восемьсот шестьдесят первом году к северо-западу от Тенерифа, приблизительно на той же широте, на какой находимся сейчас и мы, экипаж разведочного судна «Алектон» заметил чудовищного кальмара, плывшего на их пути. Командир Буге подплыл к животному и атаковал его гарпунами и ружейными выстрелами, но безуспешно, так как и гарпуны и пули проникали сквозь мягкое тело кальмара, как сквозь студенистую массу. После нескольких бесплодных попыток экипаж накинул мертвую петлю на тело этого моллюска. Петля скользнула по телу до хвостовых плавников и тут захлестнулась. Тогда пробовали подтянуть чудовище на борт, но его вес был так велик, что веревка перетерла хвост, и кальмар, лишившись этого украшения, ушел в воду.

- Наконец, хоть один факт, - сказал Нед Ленд.

- Факт бесспорный, мой дорогой Нед, настолько, что было предложено назвать этот вид спрута «кальмар Буге».

- А какова его длина? - спросил канадец.

- Не шесть ли метров приблизительно? - спросил Консель, стоя у окна и снова приглядываясь к углублениям в скале.

- Совершенно правильно, - ответил я.

- А не было ли, - продолжал Консель, - на голове его восьми щупалец, которые ворошились на воде, словно змеиный выводок.

- Верно.

- А не было ли у него посередине головы глаз, притом больших размеров?

- Да, Консель.

- А его челюсти не имели ли большого сходства с клювом попугая? Только это клюв огромный?

- Вполне точно, Консель.

- Так вот, если угодно господину профессору, - спокойно ответил Консель, - не есть ли вон тот кальмар - кальмар Буге или по крайней мере его брат?

Я посмотрел на Конселя, а Нед Ленд бросился к окну.

- Жуткая скотина! - крикнул Нед.

Я тоже взглянул в окно и невольно отшатнулся. На моих глазах двигалось страшное чудовище, достойное играть роль в животном эпосе.

Это был кальмар колоссальных размеров длиною в восемь метров. Он плыл задом наперед, с громадной скоростью прямо на «Наутилус», глядя на нас серозелеными неподвижными глазами. Восемь рук, или, вернее, ног, посаженных на голове, что и дало этим животным название головоногих, были вдвое длиннее тела и все время извивались, как волосы у фурий. Отчетливо виднелись двести пятьдесят присосков, расположенных на внутренней стороне щупалец в виде полукруглых капсул. Временами присоски касались оконных стекол, пустели и присасывались к ним. Челюсти чудовища, в виде рогового клюва такой же формы, как у попугая, все время открывались и закрывались. Язык из рогового вещества, тоже снабженный острыми зубами в несколько рядов, содрогался, высовываясь из этого страшного рта. Какая фантазия природы! Дать птичий клюв моллюску! Веретенообразное тело, раздутое посередине, представляло собой мясистую массу весом в двадцать - двадцать пять тысяч килограммов. Непостоянная окраска, менявшаяся с необычайной быстротой в зависимости от степени раздражения животного, переходила из серосвинцового оттенка в красно-бурый.

Что раздражало так моллюска? Несомненно, присутствие «Наутилуса», более огромного, чем он, а также то, что ни его щупальцы-присоски, ни челюсти не могли ничего поделать. И все-таки какое это чудище - подобный спрут! Какую мощь вложил творец в его движения, какую жизненную силу, дав ему трехкамерное сердце!