Лино Альдани - Двое на озере Кумран

Тщетны были мольбы Архимеда, его прекраснодушные надежды на то, что замахнувшийся на него мечом воин пощадит чертежи на песке. Если можно сломать душу, то почему нельзя переломить бамбуковую палочку?

Но надломленная душа все же живая душа. И в этом смысле Луиджи – победитель. Он ускользнул от Повседневности.

Чем же страшна для ущербных сынов своих эта географически расплывчатая, но социально столь конкретная страна? Только ли безумным бегом потребительского колеса?

Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим внимательнее фон, на котором разворачиваются жизненные перипетии наших героев. Ведь тишина повседневности обманчива. За ней грохот классовых битв, войны и тюрьмы, кровавые столкновения с полицией, расовая напряженность, катастрофическая гибель среды обитания, постоянно растущий стресс. Это мир необратимых изменений, потрясаемый катаклизмами мир. Но затхлый мещанский мирок удивительно быстро приспосабливается к любым переменам, любым потрясениям. Обыватель не хочет даже знать о чьих-то войнах, о чьем-то горе. Непостижимая быстрота адаптации – залог неизменности и постоянства. Она парализует любые попытки проветрить затхлый воздух. Тем и страшна страна Повседневность, что трагедии и звездные взлеты человечества равно доходят до нее лишь в пересчете на денежный эквивалент. Поэтому-то и неумолимые жернова ее – потребительское колесо и реклама – призваны адским шумом своим и мельканием света отвлечь человека от борьбы, даже от мысли единой об истинных противоречиях окружающего его мира. Отсюда проистекают и инфляция чувств, и присущий капиталистическому обществу неприкрытый цинизм. Какая в конце концов разница, чем торговать? Поддельными древнеримскими монетами или, куском известки, выдаваемым за лунный камень (Джанни Родари «Десять килограммов Луны»)? Жизнь подобна стоячему болоту. Меняется лишь номенклатура товара и курс лиры на фондовой бирже, а деловая сметка и людская глупость столь же прочны, как золотой паритет. На них всегда можно ставить, они не подведут. Остальное – видимость, иллюзия, подверженная к тому же быстрой инфляции. Она прежде всего затрагивает так называемые чувства. Любовь, например.

У фантастов почему-то стало традицией смотреть на Землю как на последний островок нежности в бездушной рациональной Вселенной. Порой это балаган с пикантным аттракционом, а порой – своего рода обветшалая обитель полузабытой знаменитости. И хотя она (в данном случае крылатый и пламенный Эрос) давно почила в бозе, что-то, пусть крохи, в этом доме осталось. В итоге – горький осадок, банкротство, разочарование героев. Таков финал и беспощадного «Паломничества на Землю» Роберта Шекли, и грустно-сентиментального рассказа Лино Альдани «Рыжеволосая». Герои обоих рассказов предпринимают паломничество на Земле в поисках любви.

Герои Альдани, Андре и Веена, – беглецы. И тот и другая в любви пытаются найти пристанище от повседневности. Она – «не такая, как все» на своей планете, он – человек, чуждый раю средиземноморской Ривьеры. Оба ставят на любовь максимальные ставки – самих себя и весь мир. Но капризы рулетки непостижимы. Выпадает зеро. Высокое, мучительное напряжение любви немногим дано выдержать. Таковы беспощадные правила игры. Любовь Андре и Веены была обречена на проигрыш с самого начала. В итоге мир Андре рушится. Вокруг него привычная повседневность, но сам он изменился, и в этом мире ему нечего делать. У Веены остается надежда. Она ждет, что на пепелище любви возникнет новая жизнь. Увы, этого не случится – Андре пять лет работал с радиоактивными элементами. Она этого не знала, как и он не знал, кто она и чего хочет. Они взлетели на крыльях Эроса, эти беглецы, но упали и разбились. Это трогает. Однако слезы сочувствия вызвать легче, чем заставить человека задуматься всерьез.

Рассказы Примо Леви заставляют задуматься всерьез. Его героями движет болезненная жажда справедливости. Это губительный, но чистый огонь. В нем выковывается сталь сопротивления.

Маленький Марио из рассказа «Иные», как видно из самого названия, тоже «не такой, как все». И он разделяет уготованную подобным мальчикам участь: становится объектом насмешек и мстительного недоверия класса. На Юге США он был бы первым негром в «интегрированной» школе, в любом другом месте «умным очкариком», не разделяющим неистовые забавы сверстников. В одном случае его судьба могла бы стать трагичной, в другом – просто трудной. Слабые в таких испытаниях ломаются, сильные выходят еще более закаленными. Порой, пройдя суровую школу мальчишеских побоищ, они становятся вожаками. Но именно в этот триумфальный момент перестают быть «особенными» и делаются «как все».

Марио «не такой, как все». И не потому, что окружен слухами и полунамеками. Рождение в колбе, отсутствие пупка и тому подобное – всего лишь необходимый фантастический реквизит. Точнее, намек на возможный в будущем новый расистский миф, направленный против «искусственных людей». Такой миф был бы закономерным ответом страны Повседневность на будоражащую затхлый воздух весть о конечном успехе экспериментов в стиле профессора Петруччи.

Примо Леви предвидит такую возможность, но акцентирует внимание читателей на другом. Его Марио становится жертвой растущей нетерпимости по самой тривиальной, казалось бы, причине. Разговоры о пупке – лишь аккомпанемент неорасистского мифа. Поэтому рассказ можно рассматривать как вполне реалистический. И тем острее и закономернее, несмотря на свою неожиданность, выглядит развязка. Слова Марио «Нет, мы не играем в футбол» приобретают символическое значение. Это и проклятие кошмарной повседневности с ее нетерпимостью и неправдой, но это и кичливый вызов. Отчаянная самозащита, в тот же миг ставшая нетерпимостью. Отныне Марио говорит тем же языком, что и все. Провозгласив свою исключительность, он смирился с заурядностью. Он стал таким же, как и остальные. Ренато заставил его сойти с недоступной звезды. Страна Повседневность может более не опасаться бунта. В лучшем случае Марио станет ее беглецом. И для нас уже не важно, как будет решена острая дилемма. Нам сразу же становится безразлично, рожден ли Марио женщиной или выращен в колбе.

Сильвестро, другой герой Примо Леви (рассказ «Трудный выбор») действительно не рожден женщиной. Мир, в котором он живет, довольно туманный. Здесь и всемогущество столь распространенных в фантастике «галактических служб» и «служб времени», и космический вариант индуистского метапсихоза с его изощренным учением о карме. Но это и вполне рациональный, нетрансцендентный мир, где властвует принцип свободы воли. Что же касается несколько эклектичного смешения эдакого рекламно-туристского набора с идеей звездного мессианства, то, выражаясь языком математиков, оно входит в условие задачи.