Еремей Парнов - Последнее путешествие полковника Фосетта. Повести и рассказы

Вызов брошен, и на него нужно отвечать. Может быть, она и сожалела, что я поторопился, не знаю. Только она сказала:

- Нет… Я всегда рада буду тебя видеть, всегда, - еще сказала она.

Я понял, что все кончено. Я не приходил к ней больше и не звонил. И она не звонила. Расстались мы у Крымского моста.

И теперь, через какой-нибудь час, все это предстояло пережить ему. Все! Начиная от ее опоздания на пять минут до «нет» у Крымского моста. И мне до боли стало жаль его, до слез. Только сейчас я ощутил, что он - это я, но еще чего-то не знающий, чего-то не понявший, не совершивший какой-то ошибки. Мне очень захотелось оградить его от предстоящей боли, предостеречь его, вооружить моим опытом. Это было очень сложное чувство.

И еще мне очень хотелось встретиться с ней, с прежней, не осознавшей крушения наших встреч. Сейчас бы я выиграл битву. Все было бы совершенно иначе. Она бы мучилась ревностью и сомнением, она бы обвиняла меня в бесчувствии. Я бы заставил ее полюбить.

А может быть, все это мне только казалось? Может быть, не в моей власти было что-то изменить?

- Я пойду на свидание вместо тебя!

- Зачем? - Лицо его померкло и стало холодным.

- Ты же не знаешь, что тебе предстоит сегодня! Ты не знаешь ни ее, ни себя! Пусти меня! Только сегодня… И я исчезну. Ты будешь мне благодарен. Пусть у тебя все будет иначе! Не как у меня!

- Нет. Я не хочу знать, как было у тебя. - Ты же не знаешь, ничего не знаешь! Сегодняшняя встреча непоправима… Хочешь, я расскажу тебе…

- Нет, не нужно!

- Ты не понял меня! Я не пойду вместо тебя, ладно. Но ты должен вести себя по-другому, не так, как я тогда. Лучше не ходи совсем. Подожди, пока она сама тебе позвонит. Она позвонит.

- Я не хочу тебя слушать! Понимаешь? Не хочу!

- Но почему? Я же хочу открыть тебе глаза. Не ради себя, ради тебя?

- Не нужно! - глухо сказал он.

Я заглянул в его глаза и понял: он знал все и все понимал озарением любящего сердца, как и я когда-то. Знал, но не хотел верить, как и я когда-то. И ничего не мог изменить, как и я когда-то. Он пойдет на свидание и скажет ей все. Я понял это. Когда-то такой мысленный диалог был у меня с самим собой. Он сейчас говорит об этом со мной. Какая разница?

С детской колыбели человек хочет делать все сам. Делать и испытывать, ошибаться и вставать, потирая синяки. И это хорошо.

- Пожалуй, мне лучше будет вернуться? - Да, пожалуй… Мы еще встретимся?

Я засмеялся.

- Ты всегда будешь во мне. А я… я всегда буду ускользать от тебя. Твоя жизнь - это погоня за мной. Мы сдвинуты по фазе.

- Я исчезну, когда ты вернешься в свое время?

- Нет, мы просто сольемся в неуловимом миге, имя которому настоящее. Оно скользящая точка на прямой из прошлого в будущее. Попрощаемся?

- Я провожу тебя. До университета.

- Хорошо.

Я не отпускаю его руки и долго смотрю ему в глаза. Наше прошлое помогает нам узнать себя. Это очень важно.

- Ну, прощай? - говорю я.

- До свидания, - улыбается он, - ты всегда будешь возвращаться ко мне. Мы обязательно встретимся, когда ты снова полюбишь. - До свидания, соглашаюсь я. Мне грустно. Я нагибаюсь, собираю руками нежный рассыпчатый снег, крепко сжимаю его пальцами в плотный льдистый комок. Я собираюсь запустить снежок в него. Но глаза мои почему-то туманятся, и я только машу рукой.

Он тихо улыбается.

Я поворачиваюсь и отворяю массивную дверь.

Я открываю глаза и трогаю хрустальный обруч. Я оглядываю зал. Здесь ничего не изменилось! Профессор Валентинов даже не успел закрыть рта. В янтарных глазах девушки испуг и восхищение. Шеф бледен и страшен. Немая сцена. Сейчас откроется дверь иI кто-то в шлеме пожарника скажет: «К вам едет ревизор!»

- Ну? - наконец выдавливает Валентинов. Я, не понимая, смотрю на него.

- Мы ждем… Пожалуйста, - говорит он.

- Простите, я не совсем понимаю вас, - я еще не пришел в себя и действительно не понимаю, что он от меня хочет. - Вы обещали нам исчезнуть… Он улыбается. Морщины его разглаживаются. Он приходит в чувство и снова становится кавалером ордена Подвязки.

- А разве я но… Разве я не отсутствовал здесь несколько часов?

- Да нет же! - Это, кажется, кричит девушка.

В ее крике столько душевной боли. Боли за меня и еще за что-то.

- Так я не исчезал?

- Нет! - улыбается Лорд. И лучики-морщинки вокруг его глаз говорят: «Ну, пошутил и будет. Эх-хе-хе, молодо-зелено». - Не исчезал?..

Я снял обруч и выключил рубильник. Потом я подошел к Валентинову и протянул ему желтую записную книжку с ацтекским орнаментом. В руках профессора была точно такая же.

- Сравните эти две книжки, профессор. Они должны быть совершенно одинаковыми. С одной лишь разницей: последняя запись в книжке, которую я держу в руках, сделана одиннадцатого декабря прошлого года. А сейчас июль, и я указал на окно, где в густой синеве летал тополиный пух.

Все почему-то тоже посмотрели в окно точно вдруг засомневались, а действительно ли сейчас июль, а не декабрь.

- Кроме того, вот! - Я достал из кармана крепкий, смерзшийся снежок и с удовольствием запустил его в линолеумную доску, сверху донизу исписанную формулами. Снежок попал точно в середину и прилип.

И все же к концу дня они, не сговариваясь, пересекли невидимую границу района своих исследований и зашагали к Каньону. Михаил шел за Яном, антенна за его плечами покачивалась. Они спустились вниз, прошли несколько поворотов. Внезапно Ян остановился и воскликнул:

- Смотри!

- Каток, - сказал Михаил.

То, что возникло перед ними, напоминало искусственное сооружение. Гладкая, глянцевитая, словно покрытая тонким слоем лака, молочно-белая лента как бы вытекала из песка и уносилась прочь, пропадая в извивах Каньона.

Бесконечные пески Анизателлы - и вдруг эта полированная поверхность…

Ян сделал шаг вперед.

- Осторожно, - сказал Михаил.

- Это оно блестело, - не то спрашивая, не то утверждая, сказал Ян.

Он ступил на «каток», но не смог сделать и шагу - так было скользко. То же самое произошло с Михаилом. Их ботинки из губчатого металлоэластика, в которых можно было спокойно взобраться на крутую ледяную горку, скользили, как беговые коньки. Ян упал на руки, но они разъехались, и он звонко стукнулся шлемом о гладкую поверхность. Михаил видел сквозь силикотитановое стекло гермошлема, как сморщилось лицо Яна.