Андрей Егоров - Балансовая служба

– Но нет. Что бы мы им ни дали, как бы ни пытались обеспечить баланс и золотую середину, все им мало. Их обуревают страсти! Само это слово – страсти… – процедил обвинитель сквозь зубы, – омерзительно… Они пребывают в извечной суете.

Им некогда подумать о добродетели. А добродетель всегда происходит от баланса. Возьмите этих двоих. Они оказались здесь, перед высшим судом Балансовой службы. По какой причине, как вы думаете? Потому что нарушили закон, пребывая в неведении? Нет, причина проста. Эти двое – сорняки в поле культурных растений. Они ненормальны. И своей ненормальностью они могут заражать других людей. Посмотрите на этого банкира, одержимого жаждой наживы и удовольствий. Посмотрите на его тело. Это тело – сластолюбца, любителя порока. Он расплылся, как мыльный пузырь, и сам не замечает этого. А эта девушка – такая маленькая и с виду такая безобидная. На самом деле – это ядовитый плющ. Вглядитесь в ее лицо.

С малых лет она грезила о том, чтобы стать колдуньей, овладеть потусторонними тайнами. Почему она стремилась к этому? По-вашему, она хотела принести пользу людям? Нет. Ею двигала гордыня и честолюбие. Все, чего она добивалась, она обращала на то, чтобы получить что-то для себя. И даже помощь этому банкиру она оказывала небезвозмездно. Ее прельщали слава, известность, деньги.

Но больше всего она хотела власти. Она полагала, что магия даст ей власть. Не так ли?

– Не так! – выкрикнула Медея и закрыла лицо ладонями, чтобы никто не видел, что она плачет.

– Это так… это именно так… – голос обвинителя звучал, словно набат, слова проникали прямо в душу. В судебном зале повисла гробовая тишина.

Она все тянулась и тянулась, и разорвать ее никто не торопился.

Митрохин, как громом пораженный, стоял и смотрел в лицо обвинителя, не в силах отвести от него взгляда. Вся его жизнь вдруг предстала перед ним совсем в ином свете. Этот плоскомордый лысый джинн говорил с позиций обвинителя, говорил от имени Балансовой службы, но была во всем сказанном такая беспощадная правда, столь очевидная и пугающая, что она потрясла Ивана Васильевича до глубины души. Словно кто-то рывком отдернул завесу воспоминаний, и мир прошлого со всеми его поступками, надеждами и свершениями, представлявшийся дивным садом, оказался похож на заброшенный чердак. Митрохин осознал, что где-то по пути наверх, к счастливому будущему, он утратил нечто ценное, составлявшее его значимую часть, что с течением времени он превратился из целеустремленного светлого человека в стяжателя и сластолюбца и что его давно Уже ведут по жизни не великие цели, а жажда накопительства и стремление к низменным удовольствиям. Его ведь даже никто не любил, если призадуматься. Только терпели, находясь от него в финансовой зависимости. Все до одного. Друзья, партнеры, любовницы. Все, включая Людочку, которая продала его при первой же возможности.

Ивану Васильевичу сделалось невыносимо стыдно своей полноты, расплывшегося тучного тела, круглого лица в красных пятнах. Сегодняшнего Митрохина в Митрохине двадцатилетней давности сложно было разглядеть. Иногда ему казалось, что в старом советском паспорте вклеена фотография кого-то другого. На той фотографии был изображен худой молодой человек с умными глазами и твердым, волевым подбородком. А что теперь?

Иван Васильевич тронул висящую под подбородком складку и ужаснулся.

Еще он вспомнил, как умерла его мать. И он не сумел отложить «важную» встречу. Примчался на кладбище, безбожно опоздав. Осуждающего взгляда так и не смог простить отцу. На поминках напился и сказал ему много обидных слов. Сказал, что он неудачник и у него никогда не будет столько денег, сколько есть у него… Потом, конечно, извинялся, пытался сунуть две штуки баксов, да отец не взял. Говорил, что ему не нужно. Иван Васильевич всхлипнул. Раз и еще раз. Так и стоял перед этим собранием и хлюпал носом.

А рядом с ним навзрыд рыдала одержимая жаждой власти юная колдунья Медея. Ей было мучительно стыдно за свои устремления.

"И чего это она так разошлась? – подумал он. – Ну жажда власти? Ну хочет девочка на всех произвести впечатление. Поруководить коллективом. Что тут такого? Да это же гипноз! – дошло до Митрохина. Он затряс головой, стремясь отогнать наваждение. Туман рассеялся, и звуки внешнего мира мигом придвинулись. Оказывается, все это время обвинитель продолжал говорить.

– ..Раскаяние, которое мы сейчас наблюдаем, – лишь следствие действий, которые обвиняемые совершили по злому умыслу или же без оного.

В любом случае я не считаю, что речь может идти о снисхождении. Я считаю, что сорняки надо беспощадно выпалывать. Именно поэтому я настаиваю на разбалансировке и аннигиляции! – Обвинитель замолчал.

Теперь настроения в зале были всецело на его стороне. Защитник с раздвоенной бородой поднялся с «белой» трибуны и сказал:

– Я согласен с приговором…

Рыдающую колдунью и обалдевшего от обилия впечатлений Митрохина вывел из зала краснорожий здоровяк. Подсудимых ожидала аннигиляция и разбалансировка.

За пределами зала судебных заседаний Медея быстро пришла в себя. Всхлипнув пару раз, она вытерла слезы и пошла молча.

– Крепко зацепило? – сочувственно поинтересовался Иван Васильевич.

– О чем вы?! – резко ответила девушка.

– Это же гипноз, – зашептал Митрохин, – я все понял. Этот лысый гад – прокурор – нас загипнотизировал, чтобы мы возражать не могли, да еще раскаяние изобразили, и он нас так тихой сапой под обвинительный приговор подвел, падла.

– Сильно сомневаюсь, – ответила Медея.

– Тьфу ты… Что за характер у тебя такой?! Неужели на тебя никак его гипноз не повлиял?!

– Нет. Я просто вспомнила кое-что.

– Что?

– – Много всего… Не важно.

– Лучше бы ты что-нибудь полезное вспомнила.

– Я и полезное тоже вспомнила. Только не знаю, помогать вам или нет после того, как вы всю вину на меня переложить хотели.

– Эх ты, – возмутился Митрохин, – это ж я в сердцах. А так я с самого начала думал – не виновата Медейка, это все я, злодей, учинил не пойми что.

– Врете вы все, – сказала колдунья, – ну да ладно. Вы мне почему-то симпатичны, поэтому я вам помогу.

– Симпатичен? – удивился банкир. – Я?!

Таких слов ему давно не приходилось слушать, и он даже растерялся от того, что кому-то может быть симпатичен. Его называли акулой, мерзавцем, кровососом. Симпатии, во всяком случае, он не вызывал.

«Ей что-то от меня нужно, – настороженно подумал Митрохин, – иначе с чего бы она стала говорить такие вещи».

– Только не думайте, что мне что-то от вас нужно, – словно прочитав его мысли, заметила Медея. – Я вам так помогу. Просто потому, что никогда людям по-настоящему не помогала. Верно он сказал. Все ради себя да ради себя.