Песах Амнуэль - Фантастика 1991

— Дедушка отдохнул, — сказала она, — сейчас начнет вспоминать. Иди, будешь дальше слушать. Зовет.

Роман вернулся к постели больного, взял его за руку. И снова ощутил горячее «электрическое» покалывание в пальцах. И снова губы парализованного старика почти незаметно шевельнулись, и Роман вновь то ли увидел, то ли услышал полуслова-полуобразы, которые разворачивались перед его мысленным взором, словно плохо озвученный фильм из ярких, отчетливых эпизодов…

…- Пи-йть… — послышалось, как слабый стон, Роману. Он отпустил запястье старика и оглядел пещеру: где-то Пуйме набирала воду? В пещере было темно, угли в гаснущем очаге мерцали багровыми звериными глазами, почти не давая света, и предметы в этом полумраке скорее угадывались, чем были видны. «Пуйме, где вода?» — позвал Роман, но никто не ответил. Решив в темноте воду не искать, он плеснул в кружку чуть теплого чая и ложкой влил старику в неподвижные, словно резиновые, губы. Подумал, не взять ли его снова за руку — как в интересном кино, хотелось узнать, «что дальше», — но не решился. Неизвестно, желает ли дед продолжить сеанс.

Роман сделал больному еще инъекцию эуфиллина, затем подошел к шкуре, занавешивающей второй вход, откинул полу. В лицо, в ноздри ударила прохладная тундровая свежесть, вымывая из легких затхлый дух пещеры. Доктор шагнул за порог и оказался на просторном карнизе скалрстого склона, залитого тусклым перламутровым светом северной ночи.

В отличие от уступа с водопадом, по которому накануне они с Пуйме карабкались в пещеру, этот откос противоположной стороны горы был отлог и, насколько позволяло судить освещение, представлял собой внутренний склон цирка, в центре которого поблескивало серебристой рябью круглое, как блюдце, горное озеро. Или скорее озерцо: отражение луны, желтым ольховым листом плавающее посредине, закрывало едва ли не треть поверхности.

В озере что-то плеснуло. Рыба, подумал Роман. Но звук повторился, и ещё, и еще; интервалы между всплесками были ровными. Роман напряг зрение и различил на воде крохотную лодчонку, которая двигалась к середине озера. Подплыв к отражению луны, лодка остановилась, сделала вокруг него семь кругов и повернула обратно к берегу. А вскоре внизу послышались легкие шаги, и на карниз перед входом в пещеру поднялась Пуйме.

— Сэрхасава просил пить, — сказал Роман. — Я не нашел воду и дал ему чай. Не знал, что здесь рядом озеро, можно было принести свежей воды.

— Мы не пьем из озера На [10] В ненецкой мифологии дух болезни и смерти сын Нума. . Вода мертвая. Рыбы нет. Одни уткигуси садятся.

— А что же ты там сейчас делала?

— С Ухом говорила.

— И что же ты сказала Уху?

— Сказала, дедушка умирает. Завтра одна останусь. Спросила, не желает ли чего Ухо.

— Ну и как? — Роман спрашивал с нарочитой насмешливостью, он пытался проникнуться иронией к тому, что творилось вокругшаманы-отшельники в конце двадцатого века, культ Священного Уха, хэхэ, лилипуты сиртя: бред какой-то, сон, наваждение, — и все же не мог справиться с растущей внутренней напряженностью. Он чувствовал, как подсознание мобилизует все его психологические резервы, изготавливается к тому, чтобы принять как реальность любую ситуацию, самую непредсказуемую, дикую, фантастическую. — Что ответило тебе Ухо?

— Ничего не ответило.

— Неразговорчивое, однако, у вас Ухо. Оно всегда так молчаливо?

Пуйме пожала плечами:

— Со мной не говорило, с дедушкой Сэрхасавой не говорило. С его дедушкой говорило один раз. Ухо не любит говорить, слушать любит.

— А откуда оно взялось в озере, это Ухо? Духи принесли?

— Зачем духи — сиртя принесли. Да-авно! Принесли, положили в озеро. И охраняют с тех пор.

— От кого охраняют? Не от гусей же?

— Сама не знаю, — простодушно ответила Пуйме. — И дедушка не знает. Надо охранять, и все. — Она замолчала, прислушиваясь. — Опять дедушка вспоминать хочет. — И добавила, угадав неохоту Романа возвращаться в душную пещеру: — Можно и здесь теперь. Подожди! — Она вынесла из пещеры оленью шкуру, постелила на камни, села. Жестом пригласила Романа сесть рядом. — Дай руку! — Девушка легонько сжала его ладонь у основания большого пальца, в точке, которую по курсу иглотерапии Роман запомнил как «хэ-гу». — Вместе будем слушать…

…На этот раз Роман был Взглядом, Единым Оком, тысячами глаз одновременно: мужских и женских, старых, слезящихся от возраста, и молодых, только присматривающихся к жизни; глаза открывались, жадно вглядывались в мир, улыбались, жмурились в ужасе, ласкали, жгли, лопались, ненавидели, обливались кровью, выслеживали, обожали, уговаривали, призывали… И все это был он…

Вот его город, древний Нери, объятый пламенем: рушатся дворцы, пеплом опадают листья с садов на площадях, во все стороны бегут потерявшие разум, обезумевшие люди. Дрожит земля, небо окутано густым смрадным дымом, и нет больше солнца — его проглотил злой Н'а, вырвавшийся из своих подземных чертогов…

Вот кипящие волны, как ненасытные акулы они набрасываются на берега, отгрызают от суши кусок за куском, кусок за куском, они все ближе, ближе, и нет спасения от их безжалостных, облепленных белой пеной пастей…

А вот опять взгляд из поднебесья, jio нет уже четырех континентов, слагающих земной Круг, нет страны скрелингов Игма, нет лесной страны Орт, нет владений баргов. Нет больше рек, великих, могучих, некогда разделявших континенты, и даже священной черной горы Сумер уже нет — боги покинули ее, уступив силам зла, и она ушла под воду вместе с другими землями. Повсюду теперь клокочет, ревет, бушует неистовый Океан — ему не терпится завершить свой пир, уничтожить последнее, что осталось от когда-то великого материка: несколько клочков чудом уцелевшей суши и жалкие цепочки скалистых островов на месте высокогорных хребтов, где укрылись спасшиеся…

— Тебе пора уходить, — тронула его за плечо Пуйме. — Утро.

Роман открыл глаза, и первое, о чем он подумал, было: а не приснилось ли ему все? Солнце желтой лампочкой висело над горизонтом, косыми прохладными лучами поглаживая склоны гор, со всех сторон окруживших темное, идеально круглое озеро. Спать больше не хотелось. Значит, решил Роман, я выспался. А раз так, это в самом деле был только сон.

Он легко вскочил на ноги, с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы.

— Ну, как там дедушка?

— Дедушка спит.

— Пойду посмотрю его.

— Не надо.

— Может, укол…

— Не надо, — твердо повторила Пуйме. — Тебе пора уходить. Далеко идти.

Роман в нерешительности пожал плечами. С одной стороны, помочь деду его инъекции уже не могли. Сэрхасава был, как говорится, за пределами медицинской помощи. Да и к Володе Карпову, в самом деле, пора возвращаться. С другой — уходить, не сделав хоть что-то, хотя бы символически…