Ориак Альбан - Невыразимый эфир

Фасад дома на другой стороне улицы сверкал ослепительным светом, рассыпался искрами, как горящий факел, и магнитом притягивал взгляд паромщика. Он медленно приблизился, положив правую руку на пояс, поближе к ножу, готовый немедленно среагировать. Он до сих пор чувствовал, что за ним следит тысяча глаз, но здесь это ощущение, казалось, многократно усилилось. Какое-то время сквозь приоткрытое окно до паромщика еще доносился смех девушки и шум воды в ванной. Но по мере того, как он отдалялся, звуки слабели. Наконец он ступил на площадку перед зданием. Оно больше не излучало свет; прежнее сияние сменилось слабыми отблесками в лучах угасающего дня.

Несмотря на грязные потеки, паромщик узнал заколоченную витрину старого магазина — что-то вроде бакалейной лавки, если верить траченной временем вывеске над входом. За стеклом, покрытом паутиной трещин, между уцелевшими планками деревянной рамы, он заметил противогаз, алюминиевые фляги, еще какие-то предметы, назначения которых он не мог бы объяснить. Среди этого разнородного барахла его внимание привлек отличный ручной фонарь — красивая вещь, совсем новая. Он толкнул дверь, но она не поддалась. Кованую металлическую ручку обвивала цепь; другой конец цепочки крепился к прогнившему дверному косяку. Ухватившись за висячий замок, паромщик трижды дернул на себя всю конструкцию, пока она полностью не вывалилась из пазов под металлический скрежет и треск ломаемого дерева. Над дверью пронзительно звякнул колокольчик, когда паромщик вошел наконец в просторное светлое помещение. Теперь он понял, что здесь так сверкало.

Магазинчик был заставлен зеркалами всех форм и размеров. Их здесь было десятки: большие и маленькие, массивные и легкие, симметрично изогнутые и круглые, плоские и выпуклые, простые и изящно украшенные. Все они были обращены к улице, так что солнце, проникая сквозь остатки ставней, сияло в глубине зеркального стекла как космический огонь. Жара стояла почти невыносимая. Паромщик первым делом снял с полки, попутно опрокинув два-три лежащих рядом предмета, красивый сверкающий фонарь, который он заметил в витрине. Большие солевые батарейки были на месте. На цилиндрическом корпусе выступил протекший электролит, и паромщик отчасти стер его, когда нажал на крупную латунную кнопку. Фонарь сносно работал; с его помощью паромщик осветил темное пространство под прилавком, после чего убрал его в свою сумку, так же как и четыре новых батарейки, обнаруженных в глубине скудного ящика, рулон клейкой ленты, точилку для карандашей и бритвенный станок. Касса была слегка выдвинута, открывая взору свое пустое содержимое; эту пустоту облюбовали какие-то насекомые — что-то вроде крупной тли. Паромщик брал очередной предмет, быстро осматривал его, чтобы убедиться, что он в хорошем состоянии, и если находил вещицу полезной, убирал ее в свою сумку. Все прочее оказывалось на полу, камнем брошенное за спину. Очень скоро повсюду валялось множество диковинок — разбитые приборы, поломанные механизмы и какие-то штуки, назначения которых паромщик даже не мог представить. Через несколько минут беглого осмотра паромщик обнаружил за уродливой василькового цвета занавеской дверь на задний двор. Он медленно отворил ее, опасаясь какой-нибудь неожиданности, и тут же почувствовал ветерок на своем загрубевшем лице. Стена в глубине двора, сделанная из волнистого листового железа, была разорвана, как бумага, а сквозь нее прорастало невиданное растение: мощный ствол, зеленый и переливающийся, по которому разбегались маленькие точки всех цветов — изумрудные, оранжевые, лазурные, кроваво-красные, серебряные, золотые. Но то, что открывалось за этой невероятной живой колонной, впечатляло еще больше.

Не выдержав напора растительного мускула, часть железной ограды оторвалась и теперь раскачивалась под порывами ветра. Стоя в проеме двери, паромщик обозревал серую пустыню, простирающуюся до границ горизонта. Он понял, что за пределами поселения больше ничего нет. Позади еще оставались территории зоны, уходившие за железнодорожное полотно, но этот клочок безжизненной земли обозначал грань того мира, каким он его знал — донельзя жалкого, едва сохраняющего слабые следы человеческой деятельности, но все же подлунного живого мира. По ту сторону расколотой стены отсутствовали какие-либо линии или оттенки — все они словно были изгнаны. Там не было ничего, но и этого «ничего» казалось недостаточно, чтобы передать ощущение абсолютного небытия. Паромщик никогда и подумать не мог, что однажды ему доведется увидеть край света. Но вот, перед ним расстилается самая совершенная пустота, а невыносимая тишина до боли оглушает его. Конец.

Больше ничего.

Его горло сжалось от подступивших слез.

Паромщик почувствовал себя одиноко и сиротливо, словно существо, проведшее всю жизнь во мраке и заблуждении, в хрупком мире, который и сейчас был еще возможен где-то. Где-то, но не здесь. Теперь он понял: было чистой воды самонадеянностью рассчитывать найти что-либо по ту сторону Рубикона. Зона не являлась границей. Она была всего лишь затерянным островком в океане пустоты.

Гигантский фосфоресцирующий стебель брал свое начало не в деревне. Он исходил неизвестно откуда, протяженный, как рельсы, пересекал поселок и вновь уходил вдаль, чем-то похожий на здоровенного дождевого червя. Сквозь широкую расщелину в стене, образованную на месте соединения двух листов железа, паромщик попытался разглядеть, где начинается этот «росток», но тщетно — взгляд не достигал края. Через маленькое окошко на противоположной стене он видел, что растительная артерия продолжала ползти вперед, уничтожая, сметая все барьеры и преграды. Она прошила несколько строений, вставших на ее пути, какие-то баррикады, забор из колючей проволоки, после чего исчезла за песчаными дюнами, наметенными ветром. По отливающей перламутром поверхности этого стебля-сосуда разбегались тысячи огоньков; заметные поры и крошечные капилляры вспыхивали и гасли в ритме медленного дыхания, и это сверкание завораживало паромщика. Прозрачные канальцы вздувались и опадали, толкая какую-то густую субстанцию — зеленоватую кровь растения. Разноцветные искры не исчезали полностью, скорее приглушали свою интенсивность, чтобы потом разгореться с новой силой, когда по ним пробегала очередная энергетическая волна. Никогда прежде паромщик не видел подобной растительной формы, соединяющей в себе живые ткани и элементы электрической цепи. Симбиоз был абсолютным — между двумя сущностями царила идеальная гармония. Из противоположностей вырастало единое целое, но все же в первую очередь это была форма жизни, и лишь во вторую — электрический проводник. Паромщик прислушался: от этого природного механизма исходило чуть слышное ритмичное гудение. Звук напомнил ему тот легкий шум, что доносится от домашнего электросчетчика, заключенного в пластиковый кофр. Кончиками пальцев он дотронулся до растения. Оно было живым и теплым; чувствовалось, как токи струятся по нему. Паромщик прикинул толщину стебля: больше метра в диаметре, а то и метр двадцать.