Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Флот изобрел средства обороны, сказал он, и резня замедлилась, но наше количество по-прежнему уменьшалось.

Я спросила, не умираем ли мы.

Он ответил, что не знает. А потом встревожился и сжал меня крепче:

– О, Карлотта…

– Что? – Я посмотрела прямо в его глаза, глядящие куда-то вдаль, они казались мне странными. – Что такое? Эразм, не молчи!

– Враг, – прошептал он, оцепенев от удивления.

– Что там с ними?

– Я знаю, кто они такие.

Дверь спальни открывается.

Старшая Карлотта не помнит такого. Все происходит по-другому. Юная Карлотта прижимается к спинке кровати, она в таком ужасе, что едва дышит. Благослови тебя Господь, девочка, я бы взяла тебя за руку, если бы могла!

Но в дверях стоит Эбби Будэн. Эбби в дешевой белой ночнушке. Только глаза у нее с желтыми кругами, дикие, и все белье в крови.

В общем, штука в следующем. Все коммуникации ограничены скоростью света. Но если распределить саккады по времени, то это ограничение вроде как расширяется. С нашей точки зрения, свет пересекал галактическое пространство за несколько мгновений. Мысли поглощали века. Мы чувствовали, как тяжко, словно сердце, бьется сверхмассивная черная дыра в ядре галактики. Слышали шепоты из галактик по соседству, невразумительно тихие, но неоспоримо рукотворные. Да, девочка, вот настолько медленными мы были.

Но Враг, он оказался еще медленнее.

– Давным-давно, – рассказывал Эразм, переправляя информацию от умирающего коллективного разума Флота, – давным-давно Враг научился паразитировать на темной материи… использовать ее в качестве вычислительной основы… эволюционировать внутри нее…

– Как давно?

Его голос полон благоговения:

– Так давно, что у тебя даже слов таких нет, Карлотта. Они старше самой Вселенной.

Ты хоть понимаешь меня? Сильно сомневаюсь. Но вот в чем штука с Вселенной: она колеблется. Дышит, в смысле, как огромное старое легкое, расширяется, сжимается и расширяется снова. Когда она сжимается, то хочет превратиться в сингулярность, но не может этого сделать, так как существует предел тому, сколько массы может содержать в себе квант объема, не взорвавшись. А потом она расходится в стороны и останавливается, когда не может вместить в себя еще больше пустоты. Туда-обратно, снова и снова. Возможно, до бесконечности.

Но есть проблема – информация не может пройти сквозь эти горячие хаотические спазмы. Каждый взрыв рождает новую вселенную, чистую, как меловая доска в школе без учеников…

По крайней мере, так мы думали.

Но у темной материи особые отношения с гравитацией и массой, сказал Эразм, и поэтому когда Враг научился ее колонизировать, то понял, как переходить из одной вселенной в другую. Другими словами, Они могли пережить конец всего материального и уже совершили это много-много раз!

Враг оказался по-настоящему бессмертен, если у этого слова есть хоть какое-то значение. Враг вел свои дела не просто в галактическом пространстве, он пересекал пропасти, разделяющие галактики, скопления галактик и суперскопления… медленный, как патока, он был огромным, как все на свете, вездесущим, как гравитация, и невероятно могущественным.

– И какие у них претензии к Флоту, если они такие сильные и здоровые? Почему они нас убивают?

И тогда Эразм улыбнулся, и в его улыбке крылось столько боли, меланхолии и ужасающего понимания.

– Но они не убивают нас, Карлотта. А возносят.

Как-то в школе Карлотта безуспешно пыталась осилить «Венецианского купца». Она открыла книгу о елизаветинской драме на копии старой гравюры под названием «Utriusque Cosmi». Та вроде как символизировала весь космос, показывала, как люди представляли его во времена Шекспира, таким многослойным и упорядоченным: звезды и ангелы наверху, ад внизу и голый парень, квадратом растянутый между божественностью и вечным проклятием. Тогда она ничего не поняла, сочла старинной чушью. А сейчас по какой-то непонятной причине вспомнила о той гравюре. Только, девочка, на ангелах дело не заканчивается. Я усвоила урок. Даже у ангелов есть свои ангелы, а демоны пляшут на спинах больших демонов.

Мать в алой ночнушке парит в дверях спальни. Немигающим взглядом обводит комнату, пока наконец не видит дочь. Может, Эбби Будэн и стоит в комнате, но эти глаза смотрят откуда-то из далекого, глубокого и очень страшного места.

Кровь пропитывает ткань. Но принадлежит не матери.

– О, Карлотта… – говорит она. Потом откашливается, как перед важным звонком или разговором с кем-то, кого боится. – Карлотта…

И невидимая Карлотта, которая пришла сюда из мест, где ангелы играют с вечностью, понимает, что сейчас скажет мать, осознаёт наконец: никакого парадокса нет, только ужасающий круговорот. Она тихо произносит эти слова, а Эбби воплощает их в реальность:

– Карлотта, послушай меня, девочка. Я не думаю, что ты хоть что-то поймешь. Мне так жаль. Мне очень жаль. Но сейчас слушай. Когда придет время, уходи. Не бойся. Не жди. Не попадись. Просто уходи. И быстро.

Потом она поворачивается и оставляет дочь в темной комнате.

За окном койоты по-прежнему жалуются на луну. Их вой наполняет явь Карлотты, пока не проникает, кажется, прямо в сердце.

А потом раздается второй и последний выстрел.

Я видела Врага лишь мельком и к тому времени уже перестала его так звать.

Описать его нормально не получается. Тут слова меня подводят. И придется признать, к тому времени я и сама мало чем напоминала человека. Скажу только, что Эразма, меня и остальных скользящих приняли в объятия Врага вместе с остатками Флота – и вся память, что мы считали обреченной из-за энтропии или войны, сохранилась. Виртуальности, которые наши противники создали на протяжении кальп, оказались похожи на лабиринты, гостеприимные и невероятно странные. Скиталась ли я по этим таинственным равнинам? О да, девочка моя, и Эразм рядом со мной долгие-долгие (субъективно) годы, и мы стали… ну, в общем, больше любых слов.

Галактики старели и летели прочь друг от друга, пока их не поглотили пространства космической пустоты, связанные лишь нежными и непоколебимыми нитями притяжения. Звезды гасли, девочка; галактики сливались воедино, полные мертвых или умирающих светил; атомы распадались до последних стабильных форм. Но ткань космоса может вынести лишь определенное количество вакуума. Ее эластичность не бесконечна. Стареет все. И после триллионов и триллионов лет расширение обернулось сжатием.

В это время я иногда чувствовала или видела Врага – но мне теперь надо назвать его как-то по-другому. Скажем, Великими Древними, извини меня за помпезность, – именно они сконструировали виртуальности темного пространства, где я теперь живу. Они не были людьми. Никогда не были. Они проходили сквозь наши усыновленные миры, как штормовые облака, черные, величественные, полные еле заметных, загадочных молний. Даже тогда я не могла говорить с ними; и пусть стала большой и старой, но оставалась не более чем их частью.