Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

– Для вас это жизнь, – протянул я, – а для нас – целый мир. Мы сейчас находимся в процессе исчезновения или, по меньшей мере, трансформации. Я в некотором роде сочувствую вам, но что насчет нас?

– Побудьте со мной еще немного. Я почту за честь объясниться, ибо вы должны все понимать, если решите устранить поступок Перона.

– Если решим? Если? – Хорейси, казалось, пришла в ярость. – Наша работа – это…

– Совершенно верно. Мое чувство – этики, как подозреваю, – велит мне дать вам шанс сделать свою работу.

Я совершенно запутался; он говорил так, словно бросал нам вызов, сдавал себя и Перона, играл в какую-то запутанную игру, чтобы нас задержать, и просил помощи – все одновременно.

– Возможно, – сказал я, – у нас нет иного выхода, кроме как позволить вам все объяснить.

– Возможно, вы правы. Мне не нравится ставить людей перед выбором так прямо. Это кажется грубым. – Он смотрел на кофе, водоворотом закручивающийся в чашке, так, словно это был хрустальный шар, а Хорейси и я замерли, как каменные, пока Фрэнк не продолжил: – В общем, я просмотрел базы данных, библиотеки, и, где бы ни искал, все одиннадцать уже исчезли. Принцип непоследовательности разбушевался вовсю, и я ему помогаю, рассылая случайные письма, заставляя людей искать эти имена, – конкурсы с розыгрышами призов, вопросы библиотекарям, все в таком духе. Вы – представители последних пяти процентов или около того из тех, кто их еще помнит.

– Тогда мы опоздали, – сказала Хорейси. – Перон стер весь современный мир, а мы… полагаю, мы уже не те, кем были, и сейчас или прекратим существование, или станем кем-то еще.

Она положила руку мне на ладонь, я ответил ей тем же.

– Каузопропагация все еще идет, – заметил Тируитт, – и, как мне кажется, вы и ваше начальство можете немало сделать для того, чтобы все устранить, если, конечно, вы решите сообщить им то, о чем я вам сейчас расскажу. Если они закинут агента в мою комнату, например прямо ко мне в постель, а другого поставят так, чтобы он смог убить Перона по прибытии, все еще можно ликвидировать. Но им придется решать прямо сейчас, а я уверен, что они не смогут это сделать сразу, если только вы не позвоните им незамедлительно, не начнете кричать, не вобьете в них осознание, что действовать надо незамедлительно. И здесь решение за вами: достучаться до них или позволить событиям развиваться своим чередом. Выслушайте меня и поступайте как знаете. В конце концов, мистер Растигеват, как вы сказали, это моя жизнь, но ваш мир. Вы должны решить, что сохранить. Поэтому я предлагаю следующее: я объясню вам, почему Перон поступил именно так, а не иначе, почему я решил перейти на его сторону, а затем попрошу вас не вмешиваться – но дам шанс вмешаться. Вы сможете выйти отсюда и позвонить в штаб-квартиру ФБИ. В таком случае я не стану вам препятствовать.

– А почему? – спросил я. – Вы уже несколько раз сказали нам, что одобряете действия Перона. – Если честно, я считал, что уже слишком поздно. Штаб никогда не одобрял действия сразу, чем вечно разочаровывал своих агентов. – Почему вы позволите нам выйти отсюда, связаться с начальством и запустить кризисную миссию, чтобы остановить вас?

– Полагаю, все дело в своеобразии моих вкусов. – Он вздохнул, а потом взглянул на нас, сначала на Хорейси, потом на меня. – Вот только… Меня интересует одна идея, идея согласия. Полагаю, вы бы сказали, что такова особенность математического разума: взять неопределенные концепции, вроде «очевидности», «трудности» или «сложности», и дать им точное определение. Мне интересна сама мысль заставить кого-то согласиться с этим… последовать за идеей Перона, которая, по моему разумению, верна.

– Перон получил чье-то согласие на конец света? – спросила Хорейси. – Чье? Как он мог…

– Я думаю, что Перон сделал поразительное и верное суждение о том, что необходимо сделать и почему. Для его исполнения он похитил меня, а также совершил ряд других преступлений против моей личности, но полностью зависел от моего согласия сотрудничать; если бы записи не убедили меня в его правоте, вся схема Альвареса рухнула бы.

– А те одиннадцать человек тоже согласились умереть? – спросил я. – Согласились никогда не быть блестящими, уважаемыми учеными, которыми могли стать?

– Нет. И это еще одно доказательство в моих доводах против всего этого, понимаете? Эта затея приводит меня в замешательство, так как я хоть и великолепный математик, но в вопросах этики нахожусь с вами на одном уровне. Поэтому я полностью уверен в своих выводах, но ничуть не уверен в предпосылках. Тем не менее я восхищаюсь тем, что совершил Перон, тем, как он это сделал, а потому, насколько мне позволяет собственное разумение, я постараюсь поступить так же. – Он встал и, не спрашивая, подлил нам в чашки кофе и виски. Ни Хорейси, ни я возражать не стали; мне, к примеру, сейчас нужно было все тепло, которое я мог получить. – Перон избрал путь, на котором ему было необходимо согласие человека, вынужденного в результате полностью измениться, – то есть меня. Его замысел требовал, чтобы я согласился стать кем-то другим. Как говорится, я – чрезвычайно репрезентативный пример.

– Вы читали труды Гёделя о случайных числах, – сказал я. – Но разве индексальная выводимость не доказывает, что истинной случайности не существует, только хаос и сложность?

– Представьте себе мир, – начал Тируитт, – где науке пришлось развиваться без индексальной выводимости, мир, где науки основываются на повторяемых проверках физических, химических и биологических процессов или на наблюдении за миром. Без одиннадцатой и четырнадцатой теорем вы никогда не узнаете о комплектизонах, а потому не сможете эффективно изучить эти функции. В числах всего, о чем вы знаете, будет всегда оставаться случайный компонент, и вам придется использовать гёделевскую статистику. Возможно, она появится гораздо раньше, чем сейчас. Видите, насколько иной мир мы собираемся запустить?

– Не мы, а вы, – твердо ответила Хорейси. – Я понятия не имею, о чем вы говорите, но вижу, что вы почему-то считаете наше согласие равным согласию миллиарда людей.

– Половина населения Земли – рабы, и еще вам прекрасно известно, как процветает рынок предотвращения самоубийств. Что, если я решу добиться их согласия?

От этого вопроса я замер. Официально рабы не могли дать свое согласие ни на что – так гласил основной закон. Но если перемена в истории сделает раба Свободным – или даже Общинником, а то и Лийтом? Разве любой невольник не даст согласие на такое задним числом?

Я понял, чем Тируитт соблазнился, размышляя над этой проблемой. Это была захватывающая математика. Мне хотелось часами говорить о ней, но у Хорейси на лице показалось выражение, которое я видел довольно часто. Она была на грани срыва, именно сейчас, когда речь зашла о действительно интересной математике, поэтому я счел обсуждение технических подробностей не самой лучшей идеей.