Феликс Пальма - Карта хаоса

Она вышла, громко хлопнув дверью, а ошеломленный Уэллс застыл посреди комнаты. Он терпеть не мог, когда Джейн уходила вот так, в разгар ссоры, и не только потому, что последнее слово оставалось не за ним, а потому, что это не позволяло довести спор до конца и затягивало размолвку. Уэллс рухнул в кресло, не испытывая ни малейшего желания гоняться за женой по всему дому. Итак, она посоветовала ему избавиться от былых обид, повторив, по сути, то же самое, что уже говорила ему, когда он показал ей письмо Мюррея. Уэллс больше не упоминал о письме и решил, что жена преспокойно забыла про тот их разговор. Но нет, не забыла, а просто помалкивала, чтобы не обострять обстановку, а теперь история вдруг всплыла на поверхность, как труп, от которого убийца вроде бы отделался, утопив на дне озера.

Уэллс вздохнул. Джейн для него – шкатулка с сюрпризом. А вот в нем самом для нее не было никаких тайн и загадок, о чем жена не уставала повторять. Он был для нее все равно что стеклянным, словно его сердце, желудок, печень и остальные жизненно важные органы всегда оказывались на виду. На самом деле Джейн пользовалась любым поводом, чтобы как следует изучить мужа, и каждый день выдвигала новые оригинальные теории касательно функционирования того, что она ласково называла “модель Уэллс”.

Вот и на прошлой неделе, если не ходить за примером далеко, она поделилась с мужем очередной своей теорией. Они ужинали в ресторане “Холборн”, и Уэллс минут десять, не меньше, расхваливал поданное им вино, но Джейн в ответ упорно отмалчивалась. Просто слушала и время от времени улыбалась. Ее внимание, судя по всему, больше привлекала окружающая обстановка, чем его мнение. Но Уэллс терпеть не мог, когда кто-то держал при себе свою точку зрения, о чем бы ни шла речь, поэтому он прямо спросил, нравится Джейн вино или нет. Она вздохнула, посмотрела на мужа, словно прикидывая, стоит ли идти на откровенность, потом пожала плечами и, положившись на волю Провидения, ответила:

– Вино неплохое, Берти. Но мне оно не кажется таким уж исключительным. Мало того, позволю себе заметить, что и тебе оно на самом деле таким не кажется.

Уэллс растерялся. Однако тотчас с еще большим пылом начал расписывать удовольствие, которое получал от вина: оно своей бархатной мягкостью ласкает горло, оставляет во рту вкус рассветного леса… Джейн не перебивала его, только едва слышно и раздражающе цокала языком, отчего восторженность мужа постепенно сошла на нет. Наконец Уэллс не без досады решил-таки выслушать ее доводы. И Джейн заговорила с категоричностью, на какую ей давала право верность многих прежних оценок.

– Вино показалось тебе таким замечательным не само по себе, – стала объяснять она с улыбкой, появлявшейся, как только Джейн бралась толковать его поступки, – а из-за здешней обстановки.

И, сделав рукой круговой жест, она предложила Уэллсу приглядеться получше. Они сидели в ресторане, который, как гласила реклама, удачно соединял обаяние парижских заведений со спокойствием и порядком, близким английским привычкам. Кроме того, в тот вечер тут по чистой случайности было мало посетителей, а значит, разговоры не сливались в общий назойливый гул, но как-то приятно шелестели. Уэллсов посадили за столик в углу, в глубине зала, поэтому они могли незаметно и без смущения наблюдать за публикой. Подавший меню официант сразу узнал Уэллса и даже с восторгом отозвался о его последнем романе. Вино радовало идеальной температурой, а бокалы были с узкой ножкой, которая так ловко ложится в руку, что чудится, будто ты держишь мыльный пузырь. Оркестр играет негромко, днем Уэллсу славно писалось… Надо ли продолжать?

– Любое приличное вино показалось бы тебе превосходным на таком фоне, Берти. И это же самое вино не заслужило бы твоей похвалы или ты даже счел бы его отвратительным, если бы нам достался столик у двери и весь ужин нас обдувало порывами холодного ветра, когда дверь впускала либо выпускала посетителей. Или если бы официант не был столь любезен. Или если бы освещение было слишком ярким или, наоборот, скудным. Или если бы…

– Хорошо, хорошо. Но ведь так бывает со всеми… – стал защищаться Уэллс не слишком уверенным тоном, словно его возражение было не более чем частью ритуала, который он должен исполнить, прежде чем сдаться перед новой теорией Джейн.

Она помотала головой:

– Нет, Берти, никто не поддается внушению легче, чем ты. Никто.

Уэллс задумчиво молчал, как и всегда после подобных открытий жены. Джейн принялась листать меню, притворяясь, что никак не может сделать выбор между говядиной и лососем, а на самом деле давала ему время поразмыслить; ведь именно так он всегда поступал, выслушав ее суждения: проматывал в голове кое-какие эпизоды собственной жизни, чтобы убедиться, что и на сей раз ее выводы попали в точку. Правда, через несколько минут ему наскучили бесплодные сомнения, и он скрепя сердце признал, что, вероятно, она права. А по дороге домой спрашивал себя, не боится ли Джейн, что их любовь держится на столь же шатких основаниях, сколь странными были обстоятельства их знакомства: отличное настроение, с каким он явился читать лекцию; ее траур по случаю недавней смерти отца; свет, проникавший в окно классной комнаты и золотивший волосы девушки; скука на лицах прочих учеников, что дало им двоим возможность беседовать так, словно они остались наедине… Возможно, если бы в тот день шел дождь и преподаватель явился на занятия промокшим и в скверном настроении или если бы она выбрала платье, в котором не выглядела бы такой хрупкой, нынешний ужин попросту не состоялся бы. Но что толку рассуждать об этом теперь? Обстоятельства сложились благоприятным образом, и вот они вместе и счастливы – наперекор всему.

Дверь гостиной снова открылась, прервав его размышления, и он из своего кресла увидел, как вошла Джейн с ножницами для обрезки роз, чтобы взять с вешалки соломенную шляпу. Водрузив ее на голову, жена покинула комнату, послав в сторону Уэллса угрюмый взгляд, словно ей было досадно видеть его здесь развалившимся в кресле, вместо того чтобы дрессировать труппу шимпанзе, которые могли бы исполнить для нее забавный танец. Всякий раз после размолвки Джейн отправлялась в сад и обрушивала свое раздражение на несчастные розовые кусты, так что потом несколько дней дом благоухал ароматом свежесрезанных цветов. И для Уэллса запах роз был неизбежно связан с гневом жены, хотя – не в меньшей степени – и с их примирениями, поскольку рано или поздно он с покорной улыбкой отправлялся следом за ней, и это был первый шаг из многих, какие ему предстояло сделать, прежде чем она согласится подписать пакт о перемирии, чем дело всегда и заканчивалось. Он почему-то знал, что сроком, данным ему на восстановление отношений, следовало считать время, необходимое розам, чтобы завянуть. А если лень или вялость мешали ему уложиться в этот срок, можно было собирать чемоданы.