Феликс Пальма - Карта хаоса

Мюррей уныло улыбнулся:

– Нет, я знаю, что вы их храните в плетеной корзинке на кухне. Я вышел в сад не за печеньем, Джордж.

– Тогда какого черта ты здесь мерзнешь, холод-то адский? Что с тобой? Минуту назад ты болтал не закрывая рта, а теперь сам стал похож на призрака.

– “Монти – самый правдивый человек из всех, кого я знаю”. Слышал, что сказала Эмма? – проговорил миллионер, не отрывая глаз от цветов.

– Ну, слышал, как не слышать, – пробормотал Уэллс.

– Слышал? И ты понимаешь, как она ошибается.

Значит, вот что терзало Мюррея. Опять… Уэллс понял, что сейчас они снова увязнут в ставшем ритуальным обсуждении, рассказывать или нет Эмме, кем был на самом деле Мюррей. Эти споры вспыхивали время от времени и велись за спиной Джейн и Эммы, помогая Мюррею излить душу, но ни к чему конкретному никогда не приводили. Писатель оглянулся через плечо на окно гостиной и увидел Конан Дойла – тот размахивал руками, которые теперь напоминали две пляшущие марионетки.

– Послушай, Монти, мы уже тысячу раз обсуждали это с тобой. Если тебе хочется рассказать обо всем Эмме, возьми и расскажи, ведь, чем больше ты тянешь с признанием, тем труднее будет на него решиться. Позволь напомнить: прошло уже два года после твоего полета на дурацком воздушном шаре. И если ты решишь ничего ей не говорить, смирись с мыслью, что так будет лучше для вас обоих.

– Знаю, Джордж, знаю, но, на беду, никак не соображу, какое решение принять. Одна часть меня считает, что надо признаться. Найти подходящий момент и объяснить все честь по чести. Эмма поймет, я уверен… По крайней мере так мне хочется думать.

– Ну, так признайся.

– Но другая моя часть не хочет рисковать нашим нынешним счастьем. Если я потеряю Эмму… Если я ее потеряю, даже не знаю, что со мной будет… Боюсь, я не захочу жить дальше.

– Тогда не рассказывай.

– От тебя не дождешься разумного совета.

– Но не я же должен признаваться ей, а ты! – воскликнул Уэллс. – И не тяни, ради бога, ведь если ты будешь и дальше жить с этим камнем на душе, то скоро сойдешь с ума.

Мюррей кивнул и сжал губы, так что они стали похожи на только что зашитую рану.

– Я и так почти что спятил. Целыми днями меня попеременно мучат то совесть, то страх, как бы она не узнала, кто я такой на самом деле. Помнишь агента из Скотленд-Ярда, который долго не отставал от меня? Ну, того долговязого типа с непомерным гонором… Ты тогда открыл ему мою тайну, чтобы спасти собственную шкуру…

– Да, да, помню, – смущенно подтвердил Уэллс. – И я уже не раз говорил тебе, что виноват. Хотя как еще я мог поступить? К тому же в те времена мы с тобой не были…

– Знаю, Джордж, знаю. И я на тебя не в обиде, сам понимаешь. Но все те месяцы, что агент кружил вокруг, я чувствовал себя совсем паршиво. И чтобы отвязаться от него, угрохал кучу денег. Он как будто помешался на той давнишней истории. Был момент, когда я просто не мог придумать, что еще предпринять. Я подкупил половину Лондона, а ему хоть бы хны. У меня в буквальном смысле почва уходила из-под ног, поверь, но главной моей заботой было скрыть от Эммы свой страх. И вдруг, ни с того ни с сего, когда я почувствовал себя окончательно загнанным в угол, он словно испарился.

– Правда?

– Как будто у него вдруг пропал всякий интерес к моему делу, и с тех пор он меня не трогает.

– С чего бы это?

– Думаю, один из подкупленных мною начальников приказал ему утихомириться, хотя с трудом верится, что на него можно вот так просто взять и надавить. Скорее всего, сам решил отступиться, не подозревая, что жертва уже готова сдаться на его милость. Кто знает, а вдруг ему не хватило упрямства? Но я тотчас успокоился, понимаешь? И меня грела мысль, что теперь разоблачение мне уже не грозит и Эмма никогда не узнает правды, если, конечно, я сам не решусь все ей рассказать. Так было до сегодняшнего дня.

– До сегодняшнего дня? – удивился Уэллс.

– Да, сегодня, увидев у тебя Конан Дойла, я снова почувствовал тот же страх. Мне чудилось, что он вот-вот меня узнает, что он пустит в ход свои дедуктивные способности и прямо сейчас обратится ко мне, назвав настоящим именем.

Уэллс рассмеялся:

– С чего бы Конан Дойлу как-то связывать тебя с Гиллиамом Мюрреем? Это все равно что поверить, будто у меня на чердаке стоит машина времени.

Мюррей пожал плечами:

– Видишь ли, мне, как и большинству его читателей, кажется, что он такой же хитрый и прозорливый, как его герой. – Миллионер смолк, над чем-то задумавшись. – Когда фирма “Путешествия во времени Мюррея” еще существовала, Конан Дойл был одним из самых ревностных ее защитников. Он написал много статей против тех, кто называл меня мошенником. Мы даже обменялись с ним парой писем, и я во всех подробностях рассказал ему, как мне удалось во время экспедиции в Африку открыть дыру, которая вела в четвертое измерение. Когда он высказал желание побывать в двухтысячном году, я ответил, что в благодарность за помощь организую специальную экспедицию для него одного, как прежде сделал это для королевы. Но, к несчастью, пока я этим занимался… Ну, сам знаешь… Дыра исчезла.

– Да, и вправду жаль. Конан Дойл пришел бы в восторг, посетив это твое будущее.

– Так вот, когда я увидел его сегодня… Боже, Джордж, я сразу подумал: он ведь с одного взгляда догадается, что тут к чему. Да еще в присутствии Эммы. Однако он меня не узнал, даже создателю Шерлока Холмса это оказалось не по зубам… Короче, я вроде бы в безопасности. У меня вообще создалось впечатление, будто к сегодняшнему дню все успели забыть про Властелина времени. Поэтому Эмма никогда не узнает тайны, если только я сам ее не открою. – Миллионер все ниже опускал голову, словно его мысли были тяжелыми как свинец. – Да, я мог бы ничего не менять. И ничем бы не рисковал. Страха уже не будет, останутся только угрызения совести. Но знал бы ты, как горько мне самому считать себя лжецом! Поэтому, черт возьми, я и не могу решить, как поступить. Что посоветуешь ты, Джордж?

– Я не вправе давать тебе советы.

– Да ладно тебе! Ты дал мне лучший совет из всех, что я получал в своей жизни. Скажи, как мне действовать теперь.

– Хорошо, Монти, тогда я скажу, как бы поступил на твоем месте сам.

Уэллс помолчал. Он действительно никак не мог выбрать, какой вариант лучше – оба одинаково годились. Посоветовать, чтобы Мюррей открылся Эмме, поскольку она того заслуживает? Или наоборот: Эмма счастлива, и какое значение имеет для нее прошлое Мюррея, особенно если учесть, что он так сильно переменился и в буквальном смысле стал другим человеком? Хуже всего, однако, было не то, что Уэллс не мог сделать выбор, а то, что он не видел в положении друга никакой трагедии. Как бы Джордж ни старался – а он уже два года раздумывал над этим, – суть проблемы оставалась для него загадкой. С его точки зрения, сердиться Эмме было совершенно не на что. Вот, например, сам он разве бросил бы Джейн, узнав, что когда-то давно она была знаменитой шпагоглотательницей Сельмой Кавальери? Нет, конечно. И он не понимал мук совести, терзавших миллионера. На его месте он, Уэллс, и думать забыл бы об этом. Почему решение так трудно дается Мюррею? Писатель не понимал, но, судя по всему, вопрос следовало поставить иначе: почему это так мало волновало бы Уэллса? Видимо, из-за отсутствия способности к эмпатии и неумения сопереживать другим, на что столько раз намекала Джейн, когда пыталась истолковать некоторые поступки мужа. Будь он наделен этой способностью, он бы сумел поставить себя на место Мюррея и посоветовать что-нибудь дельное. Но именно влезание в чужую шкуру, что у большинства людей получается на уровне рефлекса, Джорджу было недоступно. Мюррей просит совета, значит, надо дать совет – какой угодно, и под этим дружеским жестом скрыть, что все, связанное с жизнью других людей, Уэллса совершенно не волнует.